За последние десятилетия появилось несколько биографий Керенского[19]. В некоторых из них тщательно изучаются различные аспекты его жизни. С. В. Тютюкин, например, внимательно рассмотрел деятельность Керенского в Государственной думе. Исследователями введены в научный оборот интересные источники, сделаны важные наблюдения, но деятельность Керенского в 1917 году заслуживает дальнейшего изучения.
Для настоящего исследования особенно важна статья А. Г. Голикова, посвященная не только биографии политика, но и «феномену Керенского»: его репрезентации и восприятию ее общественным сознанием[20]. Правда, автор рассматривает весь период с марта по октябрь как единый, не обращая внимания на корректировку репрезентации, осуществлявшуюся в зависимости от изменения политической ситуации.
Опираясь на биографии Керенского, используя многочисленные исследования, посвященные истории революции, можно приступить к изучению культа вождя. Этот подход позволит рассмотреть некоторые важные аспекты истории борьбы за власть – трудные для понимания, если использовать традиционные методы изучения политики.
При исследовании культа вождя я применяю подходы, опробованные историками общественного сознания. Прежде всего, это Г. Л. Соболев, который расширил представления историков о 1917 годе, в частности о феномене политического: указал на политические аспекты функционирования массовой культуры, на политическое значение преобразований в церкви. Наконец, предпринятый им тщательный анализ резолюций показал, что сознание активистов разного уровня существенно отличалось от «правильных» установок руководящих органов политических партий. И ранее историки, советские и зарубежные, изучали среду функционирования политических партий и политических деятелей, но речь шла главным образом о социально-экономических аспектах. В исследовании же Соболева ставился вопрос о необходимости изучения культуры и языка для понимания феномена революционной власти[21].
Также я опирался на подход, примененный Р. Уортманом для изучения репрезентации императорской власти[22]. Ранее я уже использовал некоторые исследовательские приемы этого автора, скорректировав их в соответствии с задачами своей работы, посвященной «образам» членов царской семьи в годы Первой мировой войны[23]. В книге «Трагическая эротика» я стремился описать не только репрезентацию императора, но и «образы» других представителей династии, либо влиявшие на репрезентационную тактику монарха, либо помогающие лучше ее понять. Меня интересовала не только реконструкция истории создания «образа», но и история его использования. Я пытался изучать не только «положительные» образы членов императорской семьи, но и образы «негативные». Впрочем, противопоставление «негативных» и «позитивных» образов весьма условно: в разных контекстах, разными участниками событий они могут восприниматься и использоваться по-разному.
Подобный подход я применяю и в этом исследовании. Вместе с тем особенности изучаемой культурной и политической ситуации, прежде всего необычайный динамизм революционной эпохи, требуют от историка расширения набора применяемых исследовательских приемов. Больше внимания понадобилось уделить быстро менявшемуся политическому контексту, который непосредственно влиял на конструирование образов власти. Культ Керенского я рассматриваю, сравнивая его с репрезентациями других вождей той поры.
В соответствии с задачами исследования и на основе имеющихся источников я и строю свое повествование о репрезентациях «революционного вождя». Пеструю коллекцию его образов я стремился упорядочить, объединяя и классифицируя их по разным принципам. Прежде всего, я пытаюсь выделить те образы Керенского, которые получали особое значение и особое распространение. При этом и популярность, и, наоборот, отсутствие какого-либо подобного образа в той или иной группе источников ставят передо мной частные исследовательские вопросы. Некоторые особенно важные источники требуют развернутого комментирования. Для понимания создания, распространения и всевозможного использования образов Керенского я пытаюсь реконструировать соответствующие культурные и политические контексты, уделяя особое внимание контексту политической борьбы. Такой прием – многомерная контекстуализация – позволяет связать исследование культа Керенского с общей политической историей революции.
При этом изучение слухов о лидере не менее важно, чем фактографическая реконструкция событий[24]. Слух, передаваемый авторитетным специалистом, мнению которого доверяют в силу его профессиональной компетенции, получает статус экспертной оценки и влияет на принятие политических решений, а слухи, которым верят массы современников, оказывают огромное воздействие на ход истории. Противопоставление слухов тому, что «было на самом деле», методологически наивно: исследователь должен учитывать все факторы, которые влияли на изучаемые процессы.
Для исследования культурных форм укрепления авторитета вождя важны тексты самого Керенского, прежде всего его речи и приказы. Многие партийные лидеры осуществляли свое руководство, публикуя статьи, брошюры и даже тексты, претендующие на статус научных (достаточно вспомнить, например, брошюру В. И. Ленина «Государство и революция»). Немало внимания они уделяли и переписке – также важному инструменту политического руководства. И во время революции многие «вожди» оставались за письменным столом: в собрание сочинений Ленина входят несколько томов, состоящих из текстов статей, брошюр, писем, созданных в 1917 году. И Ленин в этом отношении не был исключением: Милюков и Чернов, Плеханов и Мартов, Шульгин и Троцкий в то время немало писали и много читали[25]. В России политический авторитет часто строился на основе идеологических текстов лидера: «вождь» был «властителем дум» (впоследствии и советские вожди, сменившие Ленина, претендовали на роль лидеров-интеллектуалов, «верные ученики» в свою очередь стремились приобрести положение великих «учителей»).
Керенский же утверждал свой статус лидера с помощью приказов и речей. Его публичные выступления были известны современникам по газетным публикациям, в 1917 году вышло и несколько отдельных изданий речей и приказов министра (что свидетельствовало об их популярности и востребованности – выступления других политиков не привлекали такого внимания книгоиздателей). Порой в различных публикациях по-разному излагалось содержание одной и той же речи, и в таком случае перед историком встает задача их сопоставления, хотя точно реконструировать это содержание невозможно. Изучение риторической тактики оратора позволяет сделать наблюдения относительно репрезентации вождя. Важно ставить вопрос о воздействии той или иной речи на современников, а значит, рассматривать историю цитирования выступлений. Публикации могут дать и представление о реакции аудитории: в них фиксируются аплодисменты, возгласы; при этом и упоминания в разных источниках о поведении слушателей также могут разниться.
Большое значение представляют пропагандистские и информационные материалы. Изучение их кажется простой задачей, но эта простота обманчива, ибо исследователь не всегда может быть убежден, что верно понимает значение терминов, которые кажутся современному читателю вполне ясными (показательны приведенные уже примеры использования и восприятия слов «демократия», «царь», «государство»). Историку следует помнить о тех разнообразных смыслах, которые вкладывали в эти тексты авторы, и о тех интерпретациях, которые могли дать этим текстам в 1917 году читатели и слушатели; исследователь должен взять на себя роль «переводчика» с языка революции.
