Сегодня Сашенька наконец решением гоф-медика была выпущена с постельного режима и утром вместе с остальными фрейлинами нанесла визит государыне, после чего до самого обеда оставалась у нее; конечно же, Императрица не давала ей сложных поручений, и в основном просила лишь что-нибудь прочесть или сыграть, либо же помочь с выбором узора для ризы в новый храм, а после вообще отпустила отдыхать, настояв на этом вопреки желаниям самой Сашеньки. Катерина, убедившаяся в том, что соседка не испытывает жалоб и действительно не нуждается в ее помощи, пообещалась сильно не задерживаться и, застегнув последний крючок редингота с лисьей оторочкой (зима не сдавала своих позиций, и ощутить тепло в Петербурге пока не удавалось), покинула их комнатку: цесаревич, с которым она не имела возможности увидеться вот уже как три дня, наконец в обед через посыльного дал ей знать, что не забыл о своем обещании.

Признаться, Катерина уже начала задумываться о том, что Николай в тот момент лишь желал ее успокоить, но в действительности же не намеревался обучать стрельбе; в конце концов, она была барышней, которой негоже брать в руки оружие — задача любой женщины в обществе, особенно дворянки, заканчивалась на умении изобразить красивую куклу при ее покровителе, и все вопросы безопасности предполагалось решать кому-то другому. Она же не могла — и не хотела — такой судьбы. Готовая вручить собственную жизнь в руки будущему (уже не сбывшемуся) супругу, она, тем не менее, надеялась при случае уметь постоять за себя, а не ждать, хлопая ресницами, когда поспеет помощь.

Это было унизительно и попросту не безопасно.

Цесаревич уже ждал ее, расположившись у лестницы, позволяющей выйти на Дворцовую площадь из Комендантского подъезда, где должна была находиться закрытая карета. Катерина, удивленная тем, что Николай вознамерился покинуть Зимний, бросила озадаченный взгляд на неприметный экипаж с кучером на козлах.

— Желаете упражняться в другом месте, Ваше Высочество?

— Я бы предложил Вам внутренний двор, однако боюсь, что Их Величества не обрадуются необходимости после наших уроков заменять стекла и обновлять фасад, — понизив голос до доверительного шепота, пояснил свое решение цесаревич, помогая ей подняться по ступеням в салон. С непередаваемым выражением возмущения и удивления одновременно княжна обернулась, губы приоткрылись, чтобы что-то сказать в ответ, но замерли, стоило только осознать, сколь ничтожным оказалось расстояние между их лицами.

Поддерживаемая за руку находящимся в шаге от нее Николаем, стоящая на подножке, чуть склонившись, Катерина оказалась с ним вровень и боялась сделать даже слишком глубокий вздох, потому что это могло сократить и без того почти отсутствующую дистанцию. Испуганно расширив глаза, она могла только смотреть в упор на, похоже, замершего как и она, цесаревича, однако на его лице ни страха, ни замешательства не было — всегда открытое и светлое, сейчас оно выражало отчетливый интерес, даже некоторую заинтригованность, что усиливало незваное оцепенение и заставляло сердце биться где-то в горле. Кажется, ее пальцы сжали поддерживающую ладонь чуть сильнее в какой-то бездумной попытке найти физическую опору, хотя накатившее головокружение явно было иного рода.

Самообладание, которым она так гордилась, позорно дезертировало, оставив лишь обнаженную и лишенную всяческой защиты душу, загипнотизированную синевой глаз напротив. Вопреки ее воле на щеках возникло ощущение пожара, и в груди пылали его отголоски, но все тело, кажется, обратилось в лед. Иначе почему бы дыханию, слетающему с его губ, вызывать на ее губах чувство входящих на всю длину игл, словно порция кипятка на обмороженную плоть.

Каким чудом она сумела все же отстраниться — на дюйм, но и то было победой — и даже разжать хватку, одному лишь Богу известно. Стараясь не опустить взгляд, полный стыда от запоздалого осознания непозволительной близости, Катерина даже вспомнила фразу, заставившую ее совершить столь опрометчивое движение. Голос ее, когда она заговорила, звучал словно после долгой болезни, но, наверное, именно так и стоило назвать состояние, охватывающее ее в подобные минуты. Болезнь. Лихорадка. Сумасшествие.

— Вы столь невысокого мнения о моих способностях?

— Что?

Похоже, не только она потеряла возможность связно мыслить; между частями их короткой беседы прошла целая вечность — во взгляде цесаревича читалось недоумение, впрочем, довольно быстро уступившее место запоздалому пониманию. Усмешка, столь привычная и теплая, вернулась.

— Я готов позволить Вам всадить пулю в каждое окно первого этажа, но не слишком высокого мнения о размере государственной казны, которую придется опустошить для нового ремонта.

Учтиво коснувшись губами тыльной стороны ладони своей спутницы, Николай позволил ей нырнуть в полумрак кареты и после поднялся внутрь сам. Бросив короткое «трогай!», он захлопнул дверцу, краем глаза замечая, как Катерина нарочито отодвинулась к самому дальнему углу и изобразила крайнюю заинтересованность пейзажем за окном, словно бы еще не осточертел ей вид на Адмиралтейство.

Никоим образом не комментируя это, цесаревич улыбнулся. До конца пути никто из них не проронил ни слова.

***

В раннем детстве за военной подготовкой цесаревича следил его венценосный дед, Николай Павлович; проверки он проводил и для некоторых младших внуков — Александра, Владимира, но к старшему он всегда был более расположен, и потому нередко присутствовал на его занятиях, а после даже несколько раз брал с собой на охоту. Ему не было еще десяти, когда он подстрелил первого в своей жизни оленя и был взят на «настоящую взрослую» медвежью охоту, а после любимая царская забава русских императоров прочно вошла в его жизнь. Однако не только в стрельбе из ружья преуспел юный Наследник престола — пистолет давался ему ничуть не хуже, даже при том, что куда большую склонность к военному делу имел Саша, получивший на именины личный комплект, созданный тульским мастером. Но если в умении попасть в цель даже с закрытыми глазами Николай не сомневался, то выступать в роли учителя ему еще не приходилось, и оттого разум его сейчас был не спокоен; слишком многое зависело о него, слишком многим приходилось рисковать.

Он был бы рад никогда не протягивать Катерине пистолета — ни своего личного, ни иного — но находиться рядом с ней ежесекундно или хотя бы приставить охрану в достаточном количестве не имел возможности. Он верил в ее способности, в ее смелость и остроту ума в критической ситуации, но в первую очередь она была женщиной, и воспитание, привитое с молоком матери, требовало делать все для ее защиты.

Или же до последнего следовало не давать никому понять, что эта женщина способна постоять за себя.

Именно по этой причине он решил упражняться в стрельбе за пределами Зимнего: можно было остаться во дворце, заняв одну из комнат, где он сам и его братья нередко оттачивали свои навыки владения огнестрельным оружием, однако что-то — возможно, даже бессмысленная паранойя — настаивало держать происходящее в секрете.

— Держите.

Гладкое темное дерево послушно легло в руку, изящные линии на металле вызывали крайний интерес, но времени на любование оружием не было; обняв ладонью рукоять, Катерина с легким опасением разместила указательный палец на спусковом крючке и замерла, пытаясь вспомнить, как держал пистолет ее брат, когда однажды ей удалось подловить его во время урока. Он выглядел так небрежно-расслабленно, спокойно, сохранял отменную стойку и правую кисть за спиной, словно бы танцевал с дамой на великосветском приеме, а не целился в очередную мишень. Бесспорно, их физические силы были несравнимы — Петра с детства обучали стрельбе, а она разве что могла угрожать преступнику вилочкой для устриц, но все же тень разочарования промелькнула на ее задумчивом лице, когда с усилием натянутая рука качнулась из стороны в сторону. Сохранять баланс оказалось практически невозможно.

— Дуэльная стойка действительно подразумевает вытянутую от плеча руку, — кивнул наблюдающий за ней цесаревич, — но Вам, смею надеяться, вызов принимать не придется, поэтому достаточно уметь из более простой позиции попасть в противника. Времени целиться, вполне возможно, не будет, так что стрелять лучше из упора. Расслабьте руку и начните подтягивать запястье к себе.