Гнедая лошадь чутко слушалась всех указаний наездницы, и паника, довлевшая над Катериной первые минуты, понемногу растворялась, уступая место азарту, что захватывал с головой ее всякий раз, стоило лишь оказаться в седле. Выбранный маршрут не предполагал особых препятствий, если во внимание не брать снежные сугробы: от ворот, ведущих в поместье, дорога проходила через редкий лесок, а затем слева ограждалась чистым полем, за которым расположилась сама деревенька, чьи жители принадлежали Голицыным. В паре верст от нее протекала речка, сейчас затянутая тонкой корочкой льда. Именно её выбрали финишной точкой, по которой было решено определить победителя. Лошади шли наравне, раскрасневшаяся Катерина, уже ничуть не заботящаяся о своей прическе, из которой выбились передние пряди и теперь хлестали по лицу, подгоняла скакуна, видя впереди заветную серебрящуюся ленту реки. Николай, с не меньшим запалом следящий за скачкой, позволил княжне сравняться с ним, чуть сдерживая жеребца и вновь позволяя тому сорваться в галоп. Дух захватывало от одной мысли о такой скорости, и холодели руки, сжимающие поводья. Но вид блеснувшей финишной точки, словно в насмешку бликующей, уничтожил все преграды. Напряженное тело само склонилось ниже к гриве, а сердце отсчитывало удары до смены галопа на карьер.

Вороной скакун, пришпоренный всадником, вырвался вперед и тут же встал на дыбы в считанных шагах от берега, повинуясь хозяину, что мгновенно обернулся с искренней, счастливой улыбкой победителя. И она яркой вспышкой врезалась в сознание княжны, потому как в следующий миг сменилась гримасой боли, не взятой вовремя под контроль. А потом время растянулось в бесконечную полосу: опустившиеся на землю передние копыта коня, покачнувшаяся фигура Наследника престола, неестественно согнувшегося и тяжело рухнувшего в снег, цепляясь ногами за стремена. Счастье, что скакун не рванул вперед, иначе бы непременно потянул за собой упавшего всадника, и вряд ли даже снег смягчил бы удары.

– Ваше Высочество! – вскрикнувшая в ужасе Катерина резко натянула поводья, заставляя лошадь остановиться, и, путаясь в юбках, спрыгнула в снег, ничуть не заботясь о том, что может ушибиться. Да что её неловкие движения и ссадины стоят, когда Николай, согнувшийся от боли, не двигался, и внутри княжны все разрывалось, оставляя зияющие пустоты. Страх, захвативший её, был разве что сродни появившемуся в момент новости об аресте папеньки. Пронизанный мыслью о жизни близкого человека. И виной. За то, что не уберегла. За то, что потворствовала странному желанию.

Падая на колени в сугроб, совсем не думая о том, что плотная ткань платья скоро намокнет, да и в сапожки забьется снег, Катерина, отринув этикет, вцепилась в цесаревича, силясь помочь ему. Но что могла хрупкая барышня, ежели и врачи-то едва ли облегчили его участь в моменты приступов?

– Простите, простите меня, Ваше Высочество, – сбивчивые извинения дрожащим голосом повторялись друг за другом. Она будто бы не замечала, что именно твердит, и чувствовала лишь всепоглощающий страх. С желанием перечеркнуть весь сегодняшний день, вернуться в утро и отказать Его Высочеству в его просьбе. Или хотя бы не соглашаться на этот безумный спор.

– Катрин, это мне… стоит просить прощения, – Николай едва ли мог без прерываний произнести короткую фразу: боль, исказившая лицо, была столь сильна, что сбивала дыхание и отнимала голос. И всё же, желая хоть как-то успокоить свою спутницу, по чьим щекам уже текли горячие слезы, он постарался выпрямиться. Спина, пронзенная тысячами тонких шпаг, едва ли намеревалась его слушать. Но пугать еще сильнее княжну, чье лицо уже было белее усыпавшего все снега, он не имел права: она и без того по его, и только по его, вине сейчас напоминала государыню, впервые узнавшую о приступах сына. Только с волнением матери ничего не поделаешь – слишком сильна их связь; а лицезреть столь сильную тревогу со стороны девушки, чью роль в своей жизни он до сих пор не определил, было… неправильно.

– Я дала согласие на эту проклятую прогулку, – не согласилась с его словами Катерина.

– Но я на ней настоял, – парировал цесаревич, даже в этот момент сохраняя какую-то горькую усмешку на лице, впрочем, тут же вновь сменяющуюся болезненным судорожным вздохом. – Мне уже лучше, Катрин, – ложь. Чистой воды ложь, но так хотелось успокоить спутницу, поддерживающую его при попытках встать на ноги. Она сама покачивалась и дрожала от пережитого ужаса, но желала быть опорой ему. С благодарностью кладя руку ей на плечо, но стараясь не опираться на слишком хрупкую девушку, Николай всё же выпрямился, пусть и не до конца.

– Вы сможете идти?

– С Вашей поддержкой — хоть до самого Петербурга.

Сочтя ироничный ответ знаком к тому, что цесаревичу и вправду стало легче, княжна сделала маленький шаг в направлении кучкующихся впереди домиков. До деревни было значительно ближе, чем до поместья, тем более что передвигаться придется с остановками. Сесть на лошадь сейчас Катерина боялась, да и не смогла бы она подтянуть в седло Николая. В его же собственных силах она изрядно сомневалась: несколькими минутами ранее он лежал без движения, и восстановиться, даже будь это простой ушиб, столь быстро бы не смог. А проблема была явно серьезнее.

***

Дорога до деревни отняла чуть больше часа, хотя обычным шагом, пусть даже и по снегу, княжна бы добиралась минут пятнадцать, не более. Но сейчас рядом был цесаревич, упрямо старающийся делать вид, что он ничуть не пострадал, и держать привычную царственную осанку. Только на лице его нет-нет, да проскакивала гримаса боли, выдающая истинное состояние. Катерине очень хотелось расспросить его об этом, но она уже не решалась затронуть ставшую запретной тему, чтобы не подтолкнуть Его Высочество еще к какому необдуманному поступку. Получасом ранее, когда она осведомилась о том, не стоит ли им передохнуть, Николай с напускной бравадой заверил спутницу, что абсолютно здоров и попытался сделать несколько широких шагов вперед без её поддержки. Увы, но завершилась его мальчишечья выходка лишь новым приступом боли, вследствие которого задержка всё же имела место быть, а Катерина зареклась задавать вопросы о самочувствии. Наследник престола совершенно не желал демонстрировать свою слабость.

Проглотившая рвущееся с языка замечание о чьей-то несдержанности, недопустимое в общении с цесаревичем, Катерина продолжила путь, держа курс на самый крайний дом, дымок из трубы которого говорил, что хозяева здесь, и если они не глухи к чужому несчастью, согласятся приютить ненадолго. Было бы не лишним и врача вызвать, но найдется ли он здесь, в маленькой деревеньке на тридцать дворов?

На робкий стук с изрядной задержкой вышла дородная женщина с убранными под цветастую косынку волосами и в темной телогрейке. Руки её были облачены в грубые рукавицы со следами угля, а серые глаза чуть навыкат с подозрением изучали внезапных гостей. Впрочем, Катерина вполне понимала незнакомую крестьянку: окажись перед ней на пороге двое в смятой и замаранной снегом одежде, с растрепавшимися волосами, следами слез и отнюдь не приветливой улыбкой, она бы тоже не хлеб-соль предлагала. Стараясь, чтобы речь её выглядела не путаной, и никоим образом не выдала их истинных имен, княжна представилась мелкопоместной дворянкой (Николай вернулся к роли графа Северского) и попросила разрешения остановиться в этом доме. В двух словах пояснив произошедшее с ними, Катерина пообещалась заплатить своими сережками — единственной ценной вещью, что была при ней: денег она не брала, не предполагая, в какую переделку попадет. Хозяйка, с чьего лица так и не сошла подозрительность, всё же впустила гостей, позволив им занять единственную свободную комнату из трех: две другие отводились на спальню и кухню. К чести крестьянки, следить за постояльцами она не стала, да и расспрашивать особо тоже, удалившись во двор, где была занята до их прихода.

Оказавшая помощь в избавлении от пальто и мундира Катерина с сосредоточенным видом ощупывала руку Наследника престола, пытаясь определить возможные ушибы и переломы. К счастью, от них, похоже, Господь уберег. Цесаревич то ли в шутку, то ли всерьез выразил надежду на продолжение “медицинского осмотра” в виде массажа спины, за что был удостоен ответной колкости со стороны своей спутницы, заявившей, что раз у него есть силы выдвигать такие предположения, значит, она явно переживала больше, чем следует, и дальше он справится сам.