Катерина качнула головой, опровергая, но в глазах её, спешно отведенных, промелькнула старая боль:

– Я не имела такого намерения. Но вспомнив о том своем решении, ты поймешь, почему я приняла свое.

Не требовалось проводить долгих бесед и расспросов, чтобы понять: каждый из них был верен принципам и клятвам, принесенным однажды. В том было их родство и их проблема. Ни один не желал отступиться. И от другого не ждал подобной перемены, поскольку чувствовал бы за собой вину в том. Все было так гротескно драматично, что просто глупо.

– У меня нет сомнений – ты знаешь, что делаешь.

Тихие, уверенные слова заставили Катерину невольно с болезненной благодарностью прикрыть глаза, склоняя голову. Она догадывалась, чего они стоили жениху. И она не была достойна всего этого.

– Но мне нужен твой совет, – увидев, как по лицу Дмитрия пробежала тень, она, не мешкая, заговорила вновь: – Мне нужно добиться встречи с Борисом Петровичем после отыгранной роли. И сделать так, чтобы для него и всего представления эта встреча стала последней.

Лицо Дмитрия омрачилось пуще: он не мог взять в толк, что задумала невеста, и то ли он предполагает. Он знал её вплоть до самых сокровенных тайн, которыми она делилась с ним, будучи ребенком, а потому не имел сомнений – Катерина никогда бы не осмелилась пойти против заповедей Творца. Особенно – отнять чужую жизнь. Но этот тяжелый взгляд и судорожно сжатый веер говорили о том, что она дошла до самого края, за которым разверзлась бездна Ада. Легкий порыв ветра – и падет в самые глубины.

А он клялся, что ей никогда не придется ступить в пропасть.

– Он давал тебе четкие указания?

От этого вопроса Катерина невольно отвела взгляд: смешно – идеи принадлежат Борису Петровичу, а дурно при одной мысли о них ей. Даже при том, что она не намеревалась им потворствовать и искренне надеялась, что все не зайдет настолько далеко. Даже озвучить все это казалось кощунством.

– Он настаивает, чтобы я родила цесаревичу наследника, – севшим голосом произнесла она. – Он делает ставку на его благородство: даже в случае свершившейся свадьбы с Дагмар первенец будет моим, что дает мне – впрочем, скорее Борису Петровичу – преимущества. И если что-то случится с принцессой до того, как она станет матерью – а у меня нет сомнений, что так оно и будет, её место должна буду занять я.

– Как-то все слишком гладко в фантазиях князя Остроженского, – заметил Дмитрий абсолютно бесстрастным тоном, словно бы не его невесте прочили роль матери и супруги рядом с другим человеком; впрочем, это было обусловлено лишь желанием с холодной головой разрешить очередную абсурдную ситуацию. – Во-первых, кто может поручиться, что у тебя будет сын?

– Борис Петрович, – в усмешке прозвучала злая ирония. – Он, конечно, хотел бы истинных прав на престол, но если я рожу дочь, он подменит ребенка. А если вовсе окажусь неспособна к деторождению, принудит ходить, подвязав к животу подушку, а потом украдет у кого-нибудь младенца. В создании фальшивых историй он уже поднаторел.

Она и сама в момент, когда старый князь расписывал перед ней все перспективы, не единожды усомнилась в реальности задуманной авантюры: можно было поверить в это пару веков назад, когда положение Романовых действительно было крайне шатким и достойных наследников не оставалось, отчего корона меняла владельцев излишне часто. Но уже после Императора Павла по мужской линии трон стало возможным передать не одному и не двум кандидатам, если основной внезапно не сможет исполнить возложенную на него задачу. Однако, по всей видимости, это Бориса Петровича волновало мало, и он успел рассмотреть несколько альтернативных ходов.

Хотя они не делали его затею в глазах Катерины более жизнеспособной. И уже тем более – здравой.

– Положим, – кивнув, Дмитрий принял это объяснение и продолжил: – Но не разумнее ли Императору будет найти для сына новую невесту из европейских принцесс? Не припомню, чтобы за последнее столетие был официально признан хоть один царский бастард, особенно с правами на престол.

– Императору – да, – в том, что Александр не допустит такого мезальянса, даже сомневаться не приходилось: она бы скорее поверила в милосердие государыни, которая бы оставила запятнавшую свою честь фрейлину с незаконнорожденным ребенком при Дворе, да еще и оставила бы ей жалование и высокую должность. – Но если к тому моменту цесаревич сам займет престол, вряд ли кто-то сможет оспорить его собственное решение.

– Кроме десятка министров и прочих сановников, – хмыкнул Дмитрий, все еще пытаясь понять, остались ли крупицы разума у князя Остроженского, или им полностью завладели невыполнимые желания. – И если ты по требованию князя Остроженского должна родить раньше принцессы, он намерен увидеть смену Императора уже в будущем году?

– Когда он говорил об ожидании, я надеялась, что это будет долгий срок, – Катерина кивнула, поднимаясь с кушетки и медленно проходя вдоль стеллажа с ровными рядами дорогих изданий. – Возможно, виной тому официальное объявление помолвки цесаревича.

Она сняла с полки какой-то томик, на проверку оказавшийся Шекспиром.

– Ты знаешь?

Осведомленность невесты для Дмитрия стала сюрпризом: громко объявляли об этом событии только в Дании и в России, а в Германии как-то не было причин на каждом шагу кричать о свершившемся. Корреспонденцию здесь получала в основном Надежда Илларионовна, которая редко делилась известиями со своими гостями, а сама Катерина как-то не проявляла интереса к тому, что творилось вокруг – визит в Карлсруэ стал в некотором роде побегом, и меньше всего ей хотелось что-то слышать об окружающем мире. Цесаревич тоже вряд ли бы написал ей об этом: Дмитрий не мог утверждать, что знает его достаточно хорошо, но если они ранее не обменивались письмами, сейчас, по такому поводу, начинать было бы в высшей степени… жестоко.

– Ольга сказала, – кивнула Катерина, отстраненно пролистывая желтые страницы с острыми линиями английских слов.

Напряженный взгляд, которым Дмитрий одарил невесту, остался ей незамеченным: едва ли сейчас она желала думать о том известии. Тем более что уже давно себя убедила – пусты ее переживания, напрасны. Так должно было случиться, и она станет одной из первых, кто принесет поздравления молодым в России. Если все не рухнет из-за замыслов князя Остроженского раньше.

– Свадьба случится будущей осенью. Есть почти год.

Понимающе кивнув, Катерина задержала взгляд внизу страницы, предвещающей конец первого акта. Она не хуже жениха осознавала, что время утекает сквозь пальцы.

– Борис Петрович будет ждать хороших новостей уже к Рождеству.

«Что делаю – сама не понимаю: я не уму, а лишь глазам внимаю…»**

Если суждено ей волей Создателя положить свою жизнь на защиту царской семьи и своих близких, отказавшись от личного счастья – так тому и быть.

Комментарий к Глава шестая. И зовут тот праздник - разлукой

*Сир, вино горько! (фр.) // по материалам мемуаров графа Шереметева.

** У. Шекспир, Двенадцатая ночь, акт I.

========== Глава седьмая. Скажи, что же нас дальше ждет ==========

Германия, Дармштадт, год 1864, сентябрь, 29.

Деталь, что ускользала от её внимания невообразимо долго, вдруг стала такой очевидной и ясно режущей взгляд, словно кофейное пятно на кипенно-белом платье дебютантки.

Глафира.

Кухарка, которая, если верить маменьке, появилась в имении Голицыных незадолго до венчания родителей, ни под каким предлогом не согласилась оставить господ и отправилась с ними в Карлсруэ, согласившись на добровольную ссылку. Впрочем, семьи в России у нее не было – об отце с матерью никто ничего не знал, а мужа и детей не появилось, а потому покидала она не больше чем родную землю. Вряд ли это вызвало бы какие-то подозрения: вместе с Глафирой отбыло еще несколько слуг, и жертву каждого Голицыны приняли с благодарностью. Однако сейчас ум Катерины занимало отнюдь не то решение кухарки: память подбросила новую картинку – знакомое лицо в петербургском доме Бориса Петровича на Васильевском чуть более чем неделей позднее, когда она все же сбежала из Семёновского, чтобы попасть на аудиенцию к Императору.