— Если папенька и вправду повинен в покушении на Его Императорское Высочество, я покину Россию вслед за маменькой или же приму иное наказание за свое неповиновение приказу об отъезде. Но до того, прошу Вас, Ваше Величество, дозвольте если не увидеться с папенькой, то хоть иконку ему передать!

Чтобы взглянуть в глаза Императрице, княжне пришлось поднять голову, что придало её виду какой-то отчаянной решимости: даже сидя в кресле, Мария Александровна, казалось, возвышалась над всеми, с кем говорила. Но во взгляде её не было превосходства. Она смотрела так, как смотрят матери на своих детей: с нежностью и любовью, даже если прячут эти чувства за строгостью. Фрейлина Тютчева в своих воспоминаниях сравнивала взор государыни с ликом Богородицы, и сейчас Катерина могла с уверенностью подтвердить эти слова: для той, в чьих руках находилась огромная держава, каждый был любимым ребенком, и потому душа её болела не только за подвергшегося неожиданному удару Николая. Была бы на то её воля, она бы одарила счастьем всех, кто когда-то присягнул на верность её супругу.

— Не бойтесь ничего, — Мария Александровна ласково коснулась напряженно сжатых пальцев княжны, — я не оставлю Вас.

Тихие слова благодарности и вечной преданности сорвались с обветренных губ, а глаза всё же затуманились слезами, коим было дозволено пролиться.

***

Покинув половину Ея Величества, Катерина, оказавшаяся в пустой Малой Фельдмаршальской Зале, растерялась. Сюда её сопровождали, а за пределами покоев государыни, как оказалось, никто не ожидал, если не принимать во внимание дворцовых гренадеров, и теперь княжна совершенно не представляла, как ей выбраться из Дворца. Не заглядывать же за каждую дверь, право слово. На одном лишь бельэтаже, где находилась половина Императрицы, комнат насчитывалось порядка ста, а во всем Зимнем — более трехсот. Она до вечера может исследовать его анфилады, но так и не найти выхода даже из этого крыла. Хотя, что уж греха таить — одна лишь отделка, заключенная не только в скульптурах и колоннах, но и в искусной росписи на потолках, дорогих тканях тяжелых портьер, восхищала, заставляя изучать её, теряясь во времени. Российский Двор по праву считался самым роскошным и блестящим, и пусть хоть на мгновение, но Катерине хотелось прикоснуться к этому великолепию. А еще становилось интересно, так ли красиво на этаже, что отводился фрейлинам и ближайшим слугам — промелькнула опасная мысль подняться туда, если удастся найти лестницу.

Если б только не сковывали эти бесстрастные и холодные взгляды гвардейцев, что несли караул в юго-западном ризалите: чудом лишь удавалось не терять гордой посадки головы и ступать почти уверенно. Бессознательно разглядывая подарок Вильгельма Императору Александру Николаевичу — пушку, установленную в Малой Фельдмаршальской Зале — девушка старалась принять хоть какое-то решение, когда судьба все сделала за нее.

— Катрин? — полувопросительный оклик испугал княжну, но голос показался ей знакомым, хоть и на французский манер её не называл еще никто. Успокаивая себя тем, что Император бы не обратился к ней лишь по имени, да и шеф жандармов тоже, а более опасаться ей некого, Катерина обернулась и тихо выдохнула: дверь Залы со стороны противоположной той, с которой она вошла сюда, была приотворена, и подле нее с уже привычной улыбкой на лице стоял цесаревич, удерживающий в руках темную папку. Похоже, он и вправду был рад встрече: вряд ли улыбка была вызвана теми документами, что он прижимал к груди. Но что являлось неожиданностью для Катерины, то не стало таковой для Николая, нарочно заглянувшего в библиотеку западной половины — в иной ситуации встречи бы и не состоялось, ведь собственные покои царских детей располагались в юго-восточном ризалите.

— Ваше Высочество, — церемониальное приветствие давно въелось под кожу и не забывалось даже в минуты полной потери себя. Это единственное, что помнила княжна, поскольку иные правила, похоже, улетучивались из памяти, стоило ей расслабиться или, напротив, излишне погрузиться в собственные мысли. Офицер, тенью следовавший за Наследником Престола, был отослан коротким приказом.

— Сегодня Виола уже в своем обличье? — вспоминая их прошлую встречу, не удержался от шутливого замечания Николай.

Если не считать тех минут на Соборной площади в Таганроге, ему еще не доводилось лицезреть Катерину в платье. Впрочем, положа руку на сердце, он мог сказать, что всякий раз обращал внимание лишь на необыкновенно бойкий и добрый взгляд зеленых глаз, и, возможно, именно потому смог признать княжну в мужском мундире днями ранее. Теперь же взору открылся и стройный стан, утянутый в муслин фиалкового цвета, изящная недлинная шея, которую обхватывала тонкая бархатка с аккуратным золотым медальоном, покатые плечи, лишенные какой-либо накидки, завитки волос, едва сдерживаемые широкой лентой и упрямо выбивающиеся из прически. Судя по напряженно сплетённым между собой пальцам, не занятым ничем вроде веера или ридикюля, княжна пребывала в немалом волнении. Но даже при этом она была чудо как хороша и могла бы составить конкуренцию придворным дамам в своем очаровании…

— А Вам приходится вновь лишь из окна кабинета изучать жизнь своего народа?

…и никакой конкуренции — в умении говорить прежде, чем фраза промелькнет в её сознании.

— Увы, Император считает это более действенным методом для подготовки к управлению страной.

— Николай Александрович, я благодарю Вас за то, что заступились за меня перед Его Величеством, — делая глубокий реверанс, Катерина опустила голову, тем самым вдобавок принося извинение за очередную словесную пикировку. Только, как и ожидалось, воспринята она была как должное.

— Не стоит. Император строг, но справедлив. Он бы и сам принял подобное решение. В отличие от покойного Николая Павловича он куда как более великодушен, – вспоминая порой излишне жесткого деда, цесаревич улыбнулся. — И всё же, Вы печальны, — улыбка сошла с его лица, — позвольте Вам предложить небольшой променад по дворцовым коридорам. Быть может, он развеет Вашу грусть. Что стало её причиной?

Девушка замешкалась, не зная, какой ответ дать Наследнику Престола: о том, как смешались её чувства во время беседы с государыней, или же о том, как глупо она заблудилась во Дворце, не осмелившись спросить перед этим о том, встретит ли её кто после этой аудиенции. Впрочем, Николай, похоже, и сам догадался: нахмурившись, он лишь на мгновение задумался, чтобы потом решительно сделать шаг к всё еще молчащей княжне.

— Вы всё еще переживаете за своего батюшку, Катрин?

Участие, коим был наполнен голос цесаревича, заставили девушку удивленно поднять на него глаза: она немало слышала о добром сердце Его Высочества, однако и не предполагала, что тот столь сильно может проникаться проблемами простого человека. Папенька всегда говорил ей о членах императорской семьи так, словно эти люди не заслуживали искреннего уважения, поскольку сами не ценили никого. Но чем чаще Катерина сталкивалась с ними, тем сильнее убеждалась в ошибочности тех суждений: даже Александр Николаевич не вызывал у неё неприятия, хоть и последняя аудиенция оставила не самые приятные чувства.

— Разве могут дети не переживать за судьбу своих родителей, как и родители — за своих детей?

Остановившись у Собственной лестницы, где располагался подъезд для придворных, княжна скользнула взглядом по гипсовой статуе неизвестного юноши, всматривающегося вдаль: ей начинало казаться, что она слишком открыта и непосредственна с Наследником Престола и может вызвать его гнев, если не начнет следить за собственной речью. В потоке приглушенного солнечного света, льющегося из окна, плясали пылинки, и это отчего-то действовало умиротворяющим образом.

— Вы хотели бы увидеться с ним? — понизив голос до чуть слышного шепота, обратился к Катерине цесаревич. Та на мгновение замерла, прежде чем подавить тяжелый вздох.

— Вам известен ответ на сей вопрос, Ваше Высочество. И мне, к сожалению, тоже.

— Если от единственного свидания с батюшкой Вы будете улыбаться, я постараюсь это устроить.