Сомнения, тревоги. Они рассеются туманом по утру.
«…Если бы Ты знала, как я счастлив: я влюбился в Dagmar. Не бойся, что это так скоро, я помню твои советы и не могу решиться скоро. Но как же мне не быть счастливым, когда сердце говорит мне, что я люблю ее, люблю горячо… Как мне описать ее? Она так симпатична, проста, умна, весела и вместе застенчива. Она гораздо лучше портретов, которые мы видели до сих пор. Глаза ее говорят за нее: такие добрые, умные, бойкие глаза».
Только бумага не заменит живого слова, а ему сейчас так было нужно увидеться с матерью. Ощущение, что он совершает что-то неправильное, зудело где-то под лопатками, не давая покоя. Он мог отправить через телеграф прошение отцу и решить все сейчас, но все внутри требовало отправиться в Дармштадт.
Взглянуть в родные глаза и убедиться – так надо.
Это – его судьба.
Даже при том, что Фреденсборг являлся одним из крупнейших датских дворцов, тем более на данный момент являлся основной резиденцией королевской семьи, сегодняшний ужин проходил довольно скромно. И даже танцы, последовавшие за ним, едва ли можно было назвать полноценным балом. Гостей едва ли насчитывалась сотня, да и зал они заняли не самый большой. Выводя на первый танец принцессу вслед за идущей рука об руку правящей четой, Николай невольно вспоминал последний вечер в Царском Селе. Такой же уютный, без излишней помпезности, но все же куда более домашний, поскольку там не было ни одного незнакомого лица, или кого-то, кого ему бы не хотелось видеть.
Здесь же один только взгляд королевы Луизы, весь вечер пристально наблюдающей за дочерью, напоминал ему, зачем он прибыл в Копенгаген и что от него ожидают.
Николай не мог даже полностью расслабиться – внешне он выглядел абсолютно невозмутимым, на лице заняла свое привычное место полуулыбка, обращенная к юной принцессе. Однако внутри все находилось в том напряжении, что обычно его охватывало лишь в дни военных парадов, или когда его внезапно требовал к себе отец. Даже большие придворные балы, вроде того, что устраивали по случаю годовщины браковенчания императорской четы, не требовали такой эмоциональной собранности.
Отточенные движения и заученное наизусть раз-два-три – единственное, что присутствовало в этом вальсе. Маленькая Дагмар, едва достающая ему до плеча, вскинув голову, чтобы не разрывать их зрительного контакта, радостно щебетала что-то, изредка прерываясь, чтобы сделать вдох – все же, так быстро кружиться по залу и успевать разговаривать было непросто. Николай пристально смотрел в светящиеся карие глаза, и радужка медленно зеленела, а девичье лицо теряло детскую округлость, приобретая более острые, резкие черты. И казалось, что сейчас он вновь услышит возмущенную просьбу прекратить ангажировать её на танец и вспомнить о приличиях.
Сегодня никто об оных ему не скажет – исполни они хоть три танца подряд, королевская семья и прочие будут лишь рады.
Негласному подтверждению решения о помолвке.
– Мне кажется, я могла бы танцевать всю ночь! – скрывая счастливую улыбку книксеном, которым дама благодарила кавалера за вальс, восторженно изрекла Дагмар. С губ её рвался смех, и не сводящий с нее глаз Николай улыбался в ответ. – Maman вечно говорит, что на меня туфель не напасешься. Представляете, я однажды и вправду истоптала совершенно новую пару на своем первом настоящем рождественском балу!
– Сколькими же талантами Вас одарил Бог? – с легким восхищением произнес цесаревич, невесомо целуя руку принцессы. – Великолепно рисуете, без устали и с такой грацией танцуете. Не удивлюсь, если Вы не менее восхитительно поете.
Та смущенно зарделась, позволяя увести себя из круга танцующих, чтобы испить что-нибудь из прохладительных напитков и перевести дыхание.
– Увы, – раскрывая висящий на запястье лимонно-желтый веер, Дагмар покачала головой, – вокал мой отнюдь не так прекрасен.
Николай только улыбнулся в ответ на это: наверняка принцесса говорила так лишь из присущей её натуре скромности. Он не сомневался – она будет блистать на Петербургских балах. И они обязательно придутся ей по вкусу, как и вся светская жизнь столицы Российской Империи.
А ему придется полюбить балы ради нее.
Комментарий к Глава третья. Вновь повторять твое имя
* Askefis – замарашка (дат.).
**как и водится, приведен отрывок реального письма Николая к матери от 24 августа 1864 г.
========== Глава четвертая. Сгорать или гореть ==========
Российская Империя, Семёновское, год 1864, август, 17.
Не пришлось даже долго гадать, как князь Остроженский намеревается встретиться с племянницей: его люди, по всей видимости, обладали фантастической способностью проникать всюду. Или же он просто каким-то образом умудрялся перетянуть на свою сторону даже тех, кто, казалось бы, не имел как таковой причины действовать согласно его планам. По крайней мере, иначе объяснить то, что её утренняя прогулка в коляске по окрестностям завершилась где-то посреди леса, в заброшенной сторожке, не выходило. Катерина никогда бы не подумала ничего дурного о кучере, столько лет служившем у Шуваловых, и он, пожалуй, перепугался не меньше её собственного, когда наперерез лошади выскочили лица явно разбойной наружности. Пока один оглушил кучера, другой успел добраться до самой Катерины, не успевшей бы никуда сбежать, а потому даже не пытавшейся пойти на такую глупость.
Да и, в конце концов, где-то в глубине души она предполагала нечто подобное: вряд ли бы старый князь просто нанес визит в графскую усадьбу. А то, что он прислал своих людей – так он сделал это вполне цивилизованно: не чета первой их «встрече». Никаких усыпляющих препаратов – довольно вежливое требование спокойно последовать за ними.
– Ваши цепные псы постепенно становятся все человечнее, – сообщила Катерина, входя в небольшую полутемную комнатку, вероятно, исполнявшую сразу роль и спальни, и кухни. Всеми правилами этикета она решила пренебречь: сидящий перед ней на не внушающем доверия грубо сколоченном деревянном стуле человек не был достоин даже вежливого приветствия, а о поклоне и говорить не стоило.
При желании может принять за оный её вынужденно опущенную голову в момент, когда она пыталась не удариться о притолоку меж сенями и комнатой.
– А тебя деревенская жизнь все сильнее отдаляет от воспитанной барышни, – в тон ей произнес Борис Петрович, в упор смотря на племянницу. Едва заметным жестом он отдал приказ стоявшим за её спиной мужчинам выйти, что те сделали сию же минуту, закрывая за собой скрипучую деревянную дверь и для надежности, по всей видимости, подпирая её засовом.
– Роль, которую Вы мне уготовали, вряд ли подходит воспитанной барышне, – не сдержалась от колкого комментария Катерина, медленно делая еще несколько шагов вперед и в сторону, ближе к небольшому оконцу, которое уже давно не видело тряпки: засиженное мухами, укрытое толстым слоем пыли, оно едва пропускало и без того слабые из-за сегодняшних густых облаков солнечные лучи.
– Ошибаешься, Катерина, – с отвратительной улыбкой, полной удовольствия, протянул старый князь, – будущей Императрице стоит помнить о воспитании.
– Получив престол абсолютно бесчестными методами.
На это её высказывание он лишь пожал плечами, отворачиваясь к захламленному столу, чтобы набить любимую трубку табаком. Но после все же отбил удар с присущим ему равнодушием, выражаемым на все её обвинения:
– Еще Наполеон говорил, что те, кто намерен править, должны быть готовы, что их смерти кто-то возжелает. Это естественно.
– В таком случае, Вы тоже должны быть к этому готовы.
Под низким потолком маленькой комнатушки прокатился сухой смех Бориса Петровича. Раскурив трубку, отчего не терпящей табачного дыма Катерине захотелось выбить окно, чтобы хоть немного свежего воздуха запустить в это затхлое помещение, он пристально взглянул на племянницу:
– Не утруждай себя пустым беспокойством, Катерина. Лучше подумай о жизнях тех, кто тебе вправду не безразличен.
