Что чувствовали эти женщины за стеклянными стенами своего одиночества?

Желая отвлечься от тягостных мыслей и попросту не зная, нужно ли ей как-то отвечать на последние фразы, Катерина осведомилась:

– Вы любите прогулки на рассвете?

Нелидова улыбнулась, догадываясь, что породило этот вопрос, и в ее улыбке была какая-то затаенная светлая грусть.

– Мы перенимаем привычки тех, кого любим.

Суть ответа Катерину настигла значительно позже – уже когда перед ней вновь раскинулся величественный Большой Царскосельский Дворец. А в тот момент, неспешно следуя за намеренной покинуть павильон Варварой Аркадьевной по песчаной дорожке в противоположном направлении от Руинного моста, откуда пришла сама Катерина, она едва ли могла сопоставить все те слухи, что уже давно стихли и лишь изредка всплывали с темных глубин, с личностью дамы, составившей ей компанию в этом утреннем променаде.

Имя Нелидовой ей, барышне Александровской эпохи, не могло ни о чем сказать так сразу. Особенно потому, что интереса к дворцовым сплетням она не питала.

И скорее углядела в этой фразе отражение ее собственных мыслей.

Маленькое (по меркам царских резиденций) двухэтажное строение в английском стиле, выкрашенное бледно-желтой, разбеленной краской, медленно вырисовывалось слева: именно туда по неизвестной причине направлялась Нелидова, и Катерина вместе с ней.

– Вы впервые здесь? – раздался голос Варвары Аркадьевны, отвлекший от созерцания крытых полукруглых балкончиков и изящных стрельчатых арок. Кивнув, Катерина пояснила:

– Я приняла шифр лишь в конце осени, поэтому еще не имела возможности бывать в летних резиденциях помимо Царского Села, – и, уже тише, смущенно добавила: – Признаться, я не знала о существовании этого места.

– Александрия – воплощение любви. Той, о которой стоит слагать поэмы. Или рыцарские романы, – Нелидова улыбнулась. – Александра Федоровна их очень любила. А Император, – она замешкалась, прежде чем закончить, – очень любил ее.

В словах ее, будто вымученных, но пропитанных теплом, было столько невысказанного, что Катерина невольно бросила внимательный, изучающий взгляд на свою спутницу. Что, впрочем, ничего не принесло: прочесть что-либо по ее лицу, обращенному к Коттеджу, или же по прижатым к груди рукам, поддерживающим края воздушного шерстяного палантина, было абсолютно невозможно. Одно лишь Катерина понимала точно: то время, что Нелидова провела подле императорской семьи, для нее значило больше, чем простая служба. Возможно, в этом крылась причина ее одинокого пребывания здесь.

– Если Вас не затруднит, расскажите мне об Александрии?

Почему-то ей подумалось, что Нелидова способна поведать ей совсем не то, что видело большинство фрейлин, служивших в Николаевскую эпоху. Что ей было известно нечто, сокрытое от чужих глаз. Что она сама олицетворяла эту эпоху, являясь ее неотделимой частью, по смерти которой окончательно погрузится в свой беспробудный сон Коттедж, поглощенный безмолвием и остановивший время внутри в момент, когда навечно закрылись глаза его единственной хозяйки. Той, которая не просто обожала рыцарские романы, а сама словно бы сошла с их страниц.

Катерине показалось, что просьба ее не достигла ушей Нелидовой. Однако, стоило им вступить под бело-голубые своды широкой арки, ведущей к лестнице, что приглашала каждого попавшего в стены Коттеджа гостя на второй этаж, как Варвара Аркадьевна заговорила. Глубоким, размеренным тоном она начала с момента своего появления при Дворе – совершенно случайного, обязанного маскараду и танцу с самим Императором. Она не стремилась раскрыть своих воспоминаний о первых днях в статусе фрейлины, но была вынуждена коснуться их, дабы как можно более полно представить личности тех, кому принадлежал этот оазис отдохновения и спокойствия. Потому как иначе понять глубокое чувство Императора к своей супруге было невозможно.

Эту бескрайнюю, возвышенную любовь, стремящуюся оберегать и преклоняться. Любовь, под влиянием которой родилась дача, подаренная даме сердца сразу после восшествия ее рыцаря на престол. Молодая Императрица питала слабость к средневековым романам, и Император желал, чтобы жизнь ее походила на такой роман. Даже герб – щит и обнаженный меч в ореоле белых роз – был создан для нее.

Хоть и другим рыцарем.*

В появившемся пять лет спустя Коттедже все дышало той благородно-героической эпохой и все было противопоставлено помпезно-вычурному Петергофу, расположившемуся неподалеку. Четкие геометрические рисунки наборного паркета во всех комнатах, стрельчатые арки, остроконечные высокие кровли, готические орнаменты в отделке печей, каминов и даже мебельных гарнитуров, средневековые резные узоры, витражи. Даже капелла, ставшая домовой церковью для царской семьи на время пребывания в Александрии, не имела ничего общего с православными храмами: всякий, кто попадал сюда, скорее вспоминал католические молитвы, нежели христианские. Восьмигранные шпили капеллы, получившей имя святого Александра Невского, должны были стать тонкой ниточкой для российской Императрицы к прусской принцессе, оставленной в затуманенном прошлом.

Здесь все дышало той, кому предназначалось.

Однако после смерти своего царственного супруга, Александра Федоровна ни разу больше не приехала сюда – оставшиеся пять лет она провела в Малом дворце Царского села, изредка путешествуя в Ниццу и Швейцарию на воды. Нелидова все это время была при ней, и лишь после кончины государыни перебралась в Александрию, где и прошли последние четыре года ее жизни.

Хотя, жизнью ли это было? Она словно бы стала призраком этого места, которое забыла всякая жизнь. Тем более что и новый Император, и его дети предпочитали останавливаться в Фермерском дворце, а Коттедж медленно приходил в запустение.

Катерине казалось, что от нее ускользает что-то очень важное: то, что проглядывает из-под плотной канвы стройного рассказа, захватившего ее мысли. То, что является причиной долгого пребывания одинокой женщины, оставившей свет, в холодных стенах, покрывающихся пеплом истлевших воспоминаний.

– Вы прибыли сюда с цесаревичем? – вопрос раздался столь неожиданно, что вызвал минутный ступор.

Катерина удивленно обернулась: она не предполагала, что Нелидовой это известно. Впрочем, та вполне могла быть осведомлена благодаря слугам или же лично увидеть приезд царской кареты. Что частично подтвердилось в следующей фразе:

– Я видела вчера Вашу прогулку у залива.

Ощутив, как лица касается тепло смущения – неизвестно, что именно довелось лицезреть Варваре Аркадьевне – она отвела взгляд.

– Его Императорское Высочество изъявили желание посетить Александрию вместе с Великим князем и просили меня и Мари Мещерскую о сопровождении.

Нелидова понимающе кивнула, видя некую скованность в речи и жестах Катерины.

– Наследник похож на Него, – она явно имела в виду покойного Императора. – Даже излишне.

Но о чем именно она говорила, так и осталось загадкой для Катерины. Невольно зацепившись взглядом за каминные часы в золоченом корпусе, она замерла: совсем забылась. Наверняка во дворце уже все проснулись, и ее отсутствие рискует оказаться обнаруженным.

– Прошу простить, я вынуждена Вас покинуть, – с тихим вздохом произнесла Катерина, искренне жалея, что не может продолжить беседу. Не то чтобы оная была уж слишком живой, но казалось, что еще немного, и то, что неоформленной мыслью рвется на поверхность сознания, наконец примет ясный вид. А теперь приходилось оставить это зудящее желание разгадать очередной вопрос.

И еще один, появившийся, когда последние фразы Нелидовой отразились внутри эхом:

– Благослови Вас Всевышний, – на прощанье та осенила ее широким крестом. – Будьте сильной, Екатерина Алексеевна.

Молчаливо склонив голову в знак благодарности, Катерина выскользнула из погруженного в бесконечный сон Коттеджа.

***

Небольшая столовая – пара саженей в ширину и не более четырех в длину, чьи стены были выкрашены в голубой и увешаны картинами, которые так старательно собирал Император, сейчас была залита лучами утреннего солнца. Четыре узких окна – два центральных являвшиеся дверьми, ведущими в садик – уже не заслонялись тяжелыми портьерами, поднятыми вверх, и даже тонкие газовые шторы были собраны по бокам. Блики от высоких пятирожковых подсвечников, золотых и серебряных ваз, позолоты на рамах и даже фарфоровых тарелок усиливали эффект. Овальный стол на восемь персон в центре комнаты еще не был сервирован – до завтрака оставалась пара часов, если верить круглому циферблату, где маленькая изогнутая стрелка подходила к цифре семь. Конечно, можно было распорядиться о ранней подаче блюд, но аппетит, похоже, дремал, соглашаясь подождать. Да и картина, открывшаяся взору тихо скользнувшего меж приоткрытых дверей Николая, сдвигала куда-то в сторону любые мысли о завтраке.