Мне очень не хотелось идти «куда надо», но тут наше путешествие окончилось. В отделении оказался всего один дежурный милиционер. Он сидел у открытой чугунной печки и грыз кедровые орехи. На печке сопел чайник, родной брат того, с которым я бегал за супом. Только теперь я разглядел сторожа — это был старик в большой мохнатой шапке.
— Вот получайте — натуральный вор.
Милиционер сел за стол, положил перед собой чистый бланк и приказал старику:
— Не держи!
Старик отпустил мой воротник и мне стало свободнее дышать.
— Ну, что ревешь? — сердито спросил милиционер. — Бить я тебя не буду. Но протокол составить обязан. Как фамилия и имя?
— Ваня Иванов, — выдумал я.
— Отчество?
С отчеством у меня получилось некоторое затмение — я не успел ничего придумать и назвал настоящее.
— Возраст? Пол?
Насчет пола мне смешно стало. Как будто не видит, что я мальчишка. Но, в общем-то, смешного мало… Спросил и сторожа:
— Имя, отчество, фамилия, пол, возраст…
И обратился ко мне:
— Ну, что натворил?
— Ничего не натворил, — сказал я.
— Он уголь воровал, — пояснил сторож. — Вот и ведро евонное. Их двое было — так тот успел скрыться.
— А ты не успел? — спросил меня милиционер, и в голосе его послышалась укоризна.
— Где живешь?
Я вспомнил, что недавно читал Стивенсона, и ляпнул:
— Стивенсоновская 7, квартира 5.
— Такой и улицы-то нет, — посмотрел на меня внимательно милиционер.
— Значит, есть, — уверенно настаивал я. А потом или мне надоело врать, или слишком уж недоверчивым стало лицо милиционера, но школу и класс я почему-то назвал правильно.
В милиции мне не понравилось. Особенно страшной мне показалась комната за толстой железной решеткой. Такие решетки я видел только в зоопарке. В решетке была дверь с большим замком. Высоко под потолком горела электрическая лампочка. Она тускло освещала табурет и небольшой стол. «Вот сюда меня и запрут», — с тоской подумал я. Между тем дежурный продолжал допрос:
— Стало быть, набрал ведро угля с целью похищения?
— С целью, — подтвердил я.
— И при появлении сторожа пытался скрыться…
— Пытался.
— Но благодаря своевременным действиям гражданина Захарова был задержан…
— Был…
— Все верно? Прочти и подпишись…
Я подписался внизу бланка, где милиционер поставил «галочку».
— А теперь сымай валенки, чтоб соблазна не было.
Вот этого я не ожидал. Я все же еще надеялся как-нибудь улизнуть. Теперь последняя надежда пропала.
Милиционер стянул с меня валенки.
— Чьи такие?
— Материны.
— Понятно, — вздохнул милиционер, запер их за решетку, а ключ сунул в карман.
— А вы можете идти, — сказал он сторожу. — Надо будет — вызовем.
— А вор?
— Останется у нас.
Сторож ушел.
— У меня ноги замерзнут, — протянул я жалобным тоном.
— Сядь ближе к печке, — посоветовал милиционер.
Я подписался внизу бланка, где милиционер поставил «галочку» и пододвинул ступни к огню.
— Чай пить будешь? — спросил милиционер.
— С сахаром?
— Сахара нет. А соль найдется… Вот тебе кружка… Наливай.
Тем временем милиционер звонил куда-то?
— Ваня Иванов. Ученик вашей школы. Четвертый класс… Задержан…
Кроме валенок беспокоило меня ведро. Уголь пошел в печку — ну, это черт с ним. Туда ему и дорога, но ведро… Оно стояло рядом с валенками за решеткой.
Милиционер выдвинул ящик стола, достал кусочек хлеба:
— Есть хочешь?
— Нет.
— Ну, это ты не ври… Нынче все хотят.
Я взял кружку кипятку, кусок хлеба, густо посыпанный крупной солью, а сам думал: «Неужели меня посадят в тюрьму?»
В это время появился Иван Михайлович. Он поздоровался с милиционером и взглянул на меня, как мне показалось, насмешливо:
— А, старый знакомый… Все понятно — а я-то голову ломал, что за «Ваня Иванов»? Как же ты сюда попал?
Я промолчал. Пояснил милиционер:
— Похитил ведро угля.
— Вот как?
Я заплакал, на этот раз уже по-настоящему.
Иван Михайлович нахмурился:
— Где у тебя валенки?
— Валенки — вон они, под арестом, — сказал милиционер.
— Он пойдет со мной. — В голосе Ивана Михайловича была властность и уверенность. Милиционер посомневался немного и отдал мне валенки.
Мы оказались на улице. Только тут я вспомнил про ведро, но возвращаться побоялся.
— Хорош, нечего сказать, — заговорил Иван Михайлович. — Стало быть, воровать начал? Позор да и только…
Он сердился, но гнев его был почему-то не страшен. Я рассказал ему, как сожгли отцову избушку, старые галоши и даже мою бамбуковую удочку, которую мне подарил Кирилл Петрович.
— Ну, до завтра, «Ваня Иванов», — сказал Иван Михайлович. — Вот мы и дошли…
Домой идти совсем не хотелось. Я представил себе состояние мамы, шум и всякие обидные прозвища, но неожиданно все обошлось благополучно. Молодец все-таки Серега — промолчал, что меня поймал сторож.
На другой день в школе я чувствовал себя «не в своей тарелке» — считал, что если Иван Михайлович не стал говорить со мной на улице, то теперь не упустит случая вызвать и «помотать душу». Ведь не каждый день его ученики попадают в милицию. Но он меня не вызвал. Чувствуя свою вину, я задержался в классе и помог уборщице протирать пол. В общем, пришел домой поздно. Уже у калитки на меня набросилась мама:
— Где ты пропадал? Как нарочно… Неужели пораньше не мог?
Уже до этого я понял, что во дворе происходит что-то необычное. Мама, Нюра, Лара и Серега таскали уголь в сарайчик. Угля была навалена посреди двора огромная куча. Я глазам своим не поверил. Во-первых, откуда уголь? Во-вторых, где они достали столько ведер? Мама пояснила мне: уголь прислал военкомат, а ведра заняли у соседей: «Одного нашего никак не нашли…»
— И как они узнали, что у нас нет ни крошки? — изумлялась мама.
Я сразу догадался, откуда они узнали, но промолчал. О том, куда делось наше второе ведро, я тоже не распространялся. Пришлось купить на базаре. Это новое ведро было много хуже, чем прежнее. То было оцинкованное, а это какое-то самодельное из тяжелого кровельного железа.
* * *
Около прежней школы, перед окнами бывшей учительской, спилили пять больших тополей, из них получилось всего три поленницы дров. Зачем их спилили?
Ночью весь город погружался во тьму. Электричество давали только самым важным учреждениям, в том числе госпиталю и эвакуированному заводу. И особенно ярко светились окна бывшей учительской. Мы, ребята, старались догадаться, что там могло быть. Снизу мы видели только кусок потолка и на нем несколько больших электрических ламп. Изредка в окнах мелькали белые халаты.
Один раз, когда уже стемнело, пацаны подначили меня взобраться на единственный оставшийся тополь, чтобы посмотреть, что там такое. Ребята притихли внизу, а я вскарабкался наверх почти по гладкому стволу и заглянул в ярко освещенное окно. Я увидел такое, от чего у меня потемнело в глазах. Да и у любого бы потемнело… Кое-как спустился с дерева, сел на землю и сидел до тех пор, пока не пришел в себя.
— Ну, что там? — спрашивали меня наперебой ребята.
— Операцию делают, — только и мог ответить я.
* * *
Вскоре Нюра ушла с завода и стала работать санитаркой в госпитале. Она сутки работала и сутки была дома.
* * *
Теперь пора рассказать мне об Ольге Петровне. Дело было весной, когда мы заканчивали четвертый класс. Вернее, начать нужно с осени. Ольга Петровна читала нам из учебника какой-то рассказ, а на Томи началась страшная буря. Такой еще никогда не было. Я сидел и все время смотрел в окно. Дул сильный низовой ветер, и против течения шла одна лодка под парусом. Ее били волны, временами казалось, что она захлебнулась и больше не поднимется, но это только казалось — лодка храбро шла против течения, разрезая носом гребни волн. Не я один смотрел на реку — почти все ребята незаметно старались привстать, чтобы посмотреть на бурю.
