На втором этаже нашего дома жили разные люди. Помню молчаливую Зинаиду Герасимовну, лаборантку из поликлиники водников, — она целыми вечерами пила черный, как деготь, чай и много курила. Вскоре она ушла на пенсию и переехала к брату. Потом жил милиционер, он ходил в форме, с наганом в кобуре. Когда он жил наверху, там пахло кожей и хорошим табаком. Однажды летом его убили бандиты где-то на железной дороге. Смерть его помню смутно. На похороны приезжала его мать, которая жила в деревне. Она забрала оставшиеся вещи: серое солдатское одеяло, выходные хромовые сапоги и гармошку, на которой он никогда не играл. Запомнилась красная крышка гроба, прислоненная к стене отцовой избушки, духовой оркестр. Мощные и печальные звуки оркестра меня поразили. Очень хотелось умереть, чтобы и на моих похоронах играла такая же красивая музыка.
После милиционера наверху поселился учитель нашей школы Кирилл Петрович. Когда он переезжал, старшие ученики помогали ему таскать книги. А книг было великое множество. Их навалили среди комнаты целую гору. Я тогда еще подумал: «Век ему с ними не разобраться». Однако я ошибся. Через два дня все книги аккуратно стояли на полках. Провожая глазами Кирилла Петровича, я с уважением думал: «Неужели он все это прочел?» Впрочем, ничего мудреного — наверное, прочел, потому что целыми вечерами сидел за книгами. Мы уже, бывало, ляжем спать, а у него все еще свет. Один раз, когда Кирилл Петрович ушел в школу, я поднялся наверх и посмотрел, что это за книги. Читать меня Гриша научил еще до школы, поэтому я сумел разобрать некоторые заглавия. Среди них встречались очень завлекательные, например: «Тайны египетских пирамид». «Тайны» — решил я, это что-нибудь очень интересное, а посмотрел: непонятно и скучно.
Любопытный человек был «новый жилец», как его называла Нюра. Он так же, как она, никогда не улыбался. Однако его нельзя было назвать нелюдимым. К нему часто приходили ученики старших классов — они собирали материал для книги, которую он писал. В нашем городе жило много бывших партизан. Они тоже приходили к Кириллу Петровичу, что-то рассказывали ему о гражданской войне, и он записывал эти рассказы.
Каждый день я видел его в школе — он преподавал историю в девятом и десятом классах.
Однажды я не выдержал и удивился вслух:
— Как много у вас книг… И все по истории?
Он засмеялся:
— Самая главная история не в книгах…
Я тогда не понял, что он хотел сказать.
Кирилл Петрович прожил тяжелую жизнь. Рос он сиротой и никто не помогал ему. О своей жизни он не рассказывал. Я узнал о ней из черновика автобиографии, в который он завернул ягоды. Ягоды он почему-то отдал Нюре. Она их съела, а листок бросила. Из этого листка я узнал, что Кирилл Петрович родился в селе Уртам на Оби в 1910 году. Отца и мать его убили колчаковцы. Оставшись без родителей, он до четырнадцати лет жил у дяди, брата матери, затем уехал в наш город. Работал токарем на мебельной фабрике, а вечерами посещал рабфак. Заочно кончил Томский пединститут и стал учителем.
Жил он не как все: не ходил в кино, не бывал в гостях, не играл ни в какие игры. И, по-честному сказать, он мне не нравился. Я его даже немного побаивался. Одно привлекало меня — его любовь к рыбалке. Почти каждую субботу он уходил на Томь, ночевал где-то один, на берегу, а чуть свет закидывал удочки. Возвращался он всегда с уловом и всю рыбу отдавал маме. Мама варила уху для него и для нас.
Свою большую комнату он разгородил на две части книжными полками и устроил себе маленькую спаленку. Как-то поздно вечером я решился посмотреть, что он делает. Снял ботинки и неслышно стал пробираться наверх. Он сидел спиной к двери и что-то писал. Я старался двигаться бесшумно, но он все же услышал меня и обернулся:
— Тебе что-нибудь нужно?
— Я только посмотреть…
— Ну смотри, — сказал он серьезно и снова занялся своим делом. Но мне уже расхотелось смотреть.
Вообще, все в нашем доме относились к нему с уважением. Одна Нюра разговаривала с Кириллом Петровичем насмешливо и даже грубо. Это было тем более удивительно, что он ведь был когда-то ее учителем. Я слышал такой разговор между ними:
— Что это вы все пишете?
— Книгу.
— Разве мало на свете книг?
— Такой еще нет.
— Вы уверены?
— Вполне.
В голосе ее, когда она говорила с ним, слышалась насмешка.
«За что она его так не любит? — удивлялся я. — И почему он ей все спускает?» А она продолжала задираться. Говорила сердито:
— Почему вы так много курите?
— Могу бросить, если не нравится…
— Слабо!
— Если решу — брошу.
— Трудно решить?
— Пожалуй.
— А я хочу, чтобы вы бросили… Хочу!..
Я думал, что он возмутится, но он покорно и вежливо сказал:
— Ну что ж — я брошу, если ты хочешь.
И, самое удивительное, он, правда, перестал курить. Взял и перестал, хотя я слышал, что от этой плохой привычки не так-то легко отделаться. Тоже непонятные, хотя совсем другие отношения сложились у Кирилла Петровича с отцом. Почти каждую субботу отец поднимался к Кириллу Петровичу и оставался у него около часа. О чем они там говорили — не знаю, но возвращался отец, торжественно держа в руках книгу. Потом он читал ее вечерами, не торопясь. Эти чтения были неким священнодействием — отец умывался после работы, переодевался во все чистое, причесывал мокрые волосы. Сняв сапоги, он надевал чистые шерстяные носки, садился за стол и раскрывал перед собой книгу. В доме все затихало:
— Отец читает!
А до того, как у нас поселился Кирилл Петрович, отец вообще книг не любил, особенно презрительно относился к романам:
— Это для молоденьких. Нам такое ни к чему.
Тем более непривычно было видеть, что теперь он каждый вечер сидел за чтением. Книги были сплошь исторические, в том числе и романы.
Отец и мама никогда не ссорились, но недовольство друг другом случалось.
— Все читаешь? — спросила его как-то вечером мама. — Глаза испортишь…
— Не твоя забота, — нахмурился отец.
— Что-то поздно ты за чтение взялся.
— В детстве не успел.
Мама ничего не ответила. На этом разговор, как будто, окончился, но я понимал, что он продолжается.
Благодаря чтению отец забросил свои полочки и этажерки. Как-то в воскресенье мама проговорила, ни к кому не обращаясь:
— Сегодня я на базар не пойду.
Отец вопросительно посмотрел на маму.
— Не с чем идти, — вздохнула она.
Отец тоже вздохнул, но промолчал.
Между прочим, он и Нюру пытался приохотить к истории.
— На-ка, почитай… Хорошо написано.
Сестра взяла книгу, повертела в руках и фыркнула:
— Киевская Русь… Грекова? Неужели это тебе интересно?
— Очень даже… Как же — наша, Русская земля.
— И все ты понимаешь?
Отец серьезно покачал головой:
— Не все… Приходится у Кирилла Петровича спрашивать…
Однажды он отодвинул книгу, поправил очки и строго спросил Нюру:
— В каком году Курбский бежал в Литву?
— Не знаю, — усмехнулась сестра.
— Почему? — еще строже продолжал отец.
— Забыла, а может быть, не проходили…
— Как же это не проходили?
— Сдался тебе этот князь? Ну сбежал и сбежал, подумаешь — важность…
— Свою-то историю мы должны знать! Или не должны?
— Должны, — согласилась Нюра, — но всех пустяков в голове не удержишь…
— Письма Грозного Курбскому — это не пустяк… Вот Кирилл Петрович наверняка знает, в каком году…
— Ну и спрашивай у него, — дернулась обиженно сестра.
— Мне надо, чтоб ты знала… А он — это само собой… Он все знает…
А Кирилл Петрович и правда все знал.
Авторитет его вырос, особенно после одного случая. Отец купил словарь иностранных слов. И, конечно, сразу же похвастался перед Кириллом Петровичем своим приобретением, но тот не разделил отцовой радости, даже удивился:
