— Каждая пролитая слеза, которую можно осушить, — это обвинение существующей власти, — вмешалась Люксембург. — Мир, где наверху — жиреющие богачи, а внизу — нищие рабочие, должен быть перевернут.

— Для многих ваши старания — сизифов труд^[152], — мягко произнесла Юлька. И, взглянув на Люксембург, добавила:

— Во время очередного ареста конвойные забьют вас насмерть прикладами. Вы об этом знаете?

— Да, — кивнула головой Люксембург. — После таких эпизодов одни прячутся на кухне, другие, оставив письменные столы, выходят из домов строить баррикады.

С уважением посмотрев на революционерок, Юлька повела раненых дальше.

Раздались бравурные звуки музыки. В конце улицы, чеканя шаг, появилась колонна женщин, во главе которой шагала жена второго президента США и мать шестого президента США родоначальница феминизма^[153] Абигайль Адамс. Две женщины в колонне несли транспарант, на котором была выписана принадлежащая Адамс фраза: «Мы не станем подчиняться законам, в принятии которых не участвовали, и власти, которая не представляет наших интересов». На других транспарантах виднелись лозунги: «Да здравствует феминизм!», «Все люди — сестры», «Права женщин — это обязанности мужчин». В середине колонны шла с плакатом: «Если женщина достойна взойти на эшафот, то достойна войти и в парламент» Олимпия де Гуж, — Юлька помнил по учебнику истории, что писательница де Гуж была казнена якобинцами за политический памфлет в 1793 году.

Юлька обратила внимание на поведение своих подопечных: шут, искусственно зевая, рассматривал горизонт, тогда как полицейский уставился на колонну с откровенной неприязнью. «Типично мужская реакция», — сердито подумала Юлька и приказала:

— Ускорьте шаг! С такими темпами мы и к вечеру в Дом терпеливости не попадем.

Юлька преувеличивала: в Доме терпеливости путешественники оказались через полчаса. Флоренс Найтингейл, осмотрев мужчин, строго сказала:

— Придется госпитализировать. Паренька я выпишу завтра, а господина полицейского — только через неделю. А сейчас — в лазарет.

Шут пробовал протестовать, но с Найтингейл спорить было бесполезно, — и Джокер поплелся в лазарет, велев Юльке до его выздоровления из Дома терпеливости не высовываться.

Требование шута Юлька проигнорировала и, решив побродить по Югово, вышла на улицу.

Первым, кого она встретила, был мужчинка в темных очках. Держа в руках посох, он нащупывал им дорогу, что-то при этом бормоча.

Прислушавшись, Юлька уловила: «Плохи твои дела, Том Бредели. Все тебя презирают, никому ты не нужен. И все эта графиня, будь она неладна!»

— Что у вас случилось? — спросила Юлька.

— Странно: со мной заговорили! — удивленно произнес мужчинка. — Вы иностранка?

— Да. А вы кто?

— Меня кличут «Подсматривающий Том». В июле одна тысяча сорокового года, когда обнаженная графиня Годива пересекала на лошади Ковентру^[154], я выглянул из окна — и ослеп.

— Остальные горожане — тоже ослепли? — поинтересовалась Юлька.

— Нет. Они выполнили просьбу графини и, зайдя в дома, наглухо закрыли оконные ставни. Графиня ехала по пустынным улицам: даже на рынке никого не было.

— Зачем графине понадобилась такая странная поездка? — с недоумением спросила Юлька.

— Выполняла условие графа: проедешь голая среди бела дня по Ковентри — отменю городские налоги. Он тогда драл с нас три шкуры. И был уверен, что его религиозная сорокалетняя жена на подобный позор не решиться. А она… Представляете?!

— Граф сдержал слово?

— Да.

— Тогда, неуважаемый мной Том, скажу следующее: очень хорошо, что вы ослепли, — объявила Юлька и, презрительно оглядев жалкую фигуру слепца, отправилась дальше.

Улица закончилась. Юлька оказалась на небольшой площади, на которой происходила, как она позже выяснила, ежегодная выставка картин, получивших известность в Витасофии. Одна из них сразу привлекла Юлькино внимание: от лежавшего в развалинах города с разрушенной крепостной стеной плелись, с трудом перебирая ногами и стараясь не упасть, женщины, неся на спинах вцепившихся им в плечи мужчин. На них смотрело вытянувшееся в шеренгу войско во главе со стоявшим с изумленным лицом германским императором.

— Что это? — обратилась Юлька к разглядывавшему картину господину в костюме и галстуке.

— Знаменитая история, — усмехнулся господин. — Когда император Конрад III в 1140 году, раздраженный упорным сопротивлением осаждаемого им Вайнсберга, приговорил к смерти все мужское население и только женщинам позволил свободно оставить город, взяв с собой то, что они смогут унести на себе, женщины взгромоздили на свои спины мужей и таким образом спасли их.

— Какие умницы! — воскликнула Юлька. — Такое могли придумать только женщины. Я начинаю гордиться своей принадлежностью к женскому полу.

Юлька перешла к следующей картине. На ней была изображена происходящая в христианской церкви страшная сцена: толпа озверелых мужчин прямо возле алтаря била камнями и сдирала острыми раковинами кожу с молодой красавицы, превращая ее тело в бесформенную массу. За ними наблюдал, удовлетворенно потирая руки, человек в епископской одежде.

— Какой ужас! — содрогнулась Юлька.

— Изображена гибель виднейшего ученого и философа Гипатии^[155], проповедовавшей идеи Платона и Аристотеля, — поспешил с пояснениями новый Юлькин знакомый. — Гипатия и другие ученые Александрии были уничтожены толпой по приказу епископа Кирилла. За эти и другие подвиги церковь Кирилла канонизировала и объявила святым.

— С одним святым я уже знакома, — и он у меня восторга не вызвал, — сказала Юлька, вспомнив живущего за счет солдатского труда упитанного мужичка. — Но святой Кирилл будет пострашнее разбойника.

И, повернувшись к господину в костюме, представилась:

— Юля.

— Людвиг Витгенштейн^[156], — поклонился господин.

— Вы, наверное, любитель искусства? — спросила Юлька.

— Отчасти, — усмехнулся Витгенштейн. — Основное мое занятие — философия. Я написал «Логико-философский трактат», в котором доказываю, что мир состоит из фактов, а не объектов, и что язык и мир — центральные понятия всей философии.

— Что-то я о вас слышала, — сморщила лоб Юлька. — Мой наставник Славик объяснял, что вы — основатель аналитической философии. Согласно вашей теории, вещи существуют в форме слов. Правильно?

— Да. Приятно встретить девушку, интересующуюся наукой. Что делаете в Югово?

Юлька рассказала о своем путешествии к Комнате перекрестков.

— С такой проблемой, как у вас, сталкиваюсь впервые, — признался Витгенштейн. — Помочь вам ничем не могу, но, может быть, что-то посоветуют мои друзья: Освальд Шпенглер^[157], Арнольд Тойнби^[158] и Мартин Хайдеггер^[159]. Неподалеку отсюда — маленькое кафе, в это время они общаются там за стаканом абсента. Предлагаю их навестить. Согласны?

Юлька кивнула головой и вскоре она и Витгенштейн входили в небольшое уютное кафе, за угловым столиком которого спорили, попивая абсент, три представительных господина.

— Послушайте, — кричал мужчина с большим выпуклым лбом и смеющимися глазами. — В своей работе «Бытие и время» я доказал, что забота является ключевой составляющей человеческого бытия. Язык — это «дом бытия»: лишь в словах бытие существует и обнаруживает себя. Как объясняет моя «экзистенциальная аналитика», человек — центр мира, познающий его путем вопрошания.

— Мартин, ты неправ, — перебил крикуна очкастый, наголо выбритый господин. — Нет отдельно существующего человека, есть человек определенной культуры. Каждая из этих культур — египетская, вавилонская, индийская, китайская, греческая, германская, мексиканская и арабская — возникают независимо друг от друга, проживают, подобно живым организмам, периоды зарождения, становления, умирания, — и исчезают, становясь достоянием историков и археологов.