«А вы забудьте обо мне…» А вы забудьте обо мне, Не думайте, не надо… Мелькнула птица в вышине, Пустых пространств прохлада… Зачем вам я? Остался бор, Задымленные горы И непостижный тот раствор Всей радости, который Зовется речкой… и травой, И лесом… Сохраните Блеск неба, запах влажных хвой И тоненькие нити Берез. Луча косого вздрог В скрещеньи черных веток… А сердце… Сердце лишь пучок Из трав, земли и света. И невозвратных нет потерь – Миры остались с вами. Пучок распался? Что ж, теперь Его свяжите сами. «Качнулся лист сырого клена…» Качнулся лист сырого клена, И тихо дождь зашелестел. Душа живет иным законом, Обратным всем законам тел. В ней нет земного тяготенья И страха перед полной тьмой. Ей все потери – возвращенья Издалека к себе самой. О, эти тихие возвраты! Листы летят, в глазах рябя… И все обрывы, все уграты Есть обретение себя… «Придти в себя, чтоб в тишине…» Придти в себя, чтоб в тишине Сам Бог приблизился ко мне, Чтоб отражение Его Взошло из сердца моего. Придти в себя, чтобы стеной Никто не встал меж Ним и мной, Чтобы на глади бытия Взошло нетронугое «Я». Не раздробляясь, не рябя… Как высь в моря, придти в себя… «Бог не терпит других. Он один навсегда…» Бог не терпит других. Он один навсегда. Вся безмерность – Его. Тихо небо качает морская вода. Никого. Оглянись – лиловатые дали чисты, Берег – тих. Все, что видишь и слышишь вокруг, – это ты, Нет других. И затихла, как разом прервавшийся спор, Боль твоя. Не дробится душа, не раздроблен простор – Ты есть я. Мы не два, а одно. Ты есть я, я есть он. Как ясны зеркала! И та гладь, что разбилась в начале времен, Вновь цела! «Что значит счастье?..» Что значит счастье? Счастье – это Не я. – Исчезновенье «я». Совсем чиста душа моя, Совсем порожняя посуда, В которую втекает чудо Из половодья бытия. «Не я, не я», а только это Сплошное половодье света, Наплыв проточного огня. Есть только он, и нет меня! Вопросы? Но к чему вопросы. Когда костер души разбросан По всем мирам, и угольки Его то здесь, то в поднебесьи, – То звездной россыпью, то смесью Лесов весенних и реки!.. О, этот ветер меж мирами, Раздувший маленькое пламя Души за страны, за края! Великий ветер благодатный – Мой дух. Так этот необъятный И вездесущий – это я?! «Я есмь орган, но органист не я…»
Я есмь орган, но органист не я. Во мне волна Его святого хмеля. И тот разрушит песню бытия, Кто нас смешает или нас разделит. По лавишам бесчисленным скользя, Он трогает мои живые раны. Я есмь орган, но мне самой нельзя Дотронуться до клавишей органа. Я есмь орган. Но лишь Создатель мой, вдохнув свой дух, играет на органе. Я – глубь и тайна для себя самой, Я оживаю от Его касаний. Вот Он пришел – предвечный органист. О, это свет, вонзенный в темень ночи! Да будет звук мой первозданно чист, Чтоб передать все то, что Он захочет. В бескрайнем мире только Ты и я. Во мне – волна божественного хмеля, И тот разрушит песню бытия, Кто нас смешает или нас разделит. «Бог кричал…» Бог кричал. В воздухе плыли Звуки страшней, чем в тяжелом сне. – Бога ударили по тонкой жиле, По руке или даже по глазу – по мне. А кто-то вышел, ветрам открытый, В мир, точно в судный зал, Чтобы сказать Ему: Ты инквизитор! Не слыша, что Бог кричал. Он выл с искаженным от боли ликом, В муке смертельной сник. Где нам расслышать за нашим криком Бога живого крик? Нет. Он не миф и не житель эфира, – Явный, как вал, как гром, – Вечно стучащее сердце мира, То, что живет – во всем. Он всемогущ. Он болезнь оборет, – Вызволит из огня Душу мою, или, взыв от боли, Он отсечет меня. Пусть Лишь бы Сам, лишь бы смысл Вселенной Бредя, не сник в жару… Нет! Никогда не умрет Нетленный – Я за Него умру. «Не иудеи – иудея…» Не иудеи – иудея, Не дети женщин – сына девы, Не Иисуса Назорея, А то, что там, меж ребер, слева… Не Бога и не страстотерпца, Разверзшего покров могилы, Распяли собственное сердце За то, что билось и томило. За то, что ныло и болело, И порывалось вон из клети, Куда-то в вечность, за пределы, Очерченные телом этим. За то, что называло князем Не князя мира (ком из глины), За чувство тайной острой связи С Незримым, Жгучим и Единым. За это вечное волненье Перед немым и непостижным, И своевольное стремленье Назвать неведомого ближним. За то, что световые пятна Ему чертили путь и сроки, За этот трепет непонятный От прикасанья звезд далеких. Не чудотворца – страстотерпца, Ушедшего в провал столетий, Распяли собственное сердце, И жили, смерти не заметив. |
