Филипп подозвал хозяйку, оплатил счет и поднялся из-за стола.

– Куда вы?! – вскинулся бродяга.

– Извините, мы спешим, – сказал Филипп и направился к выходу.

– Удивительно, даже страдание, выпавшее на его долю, ничему не научило бедолагу, – сказал Филипп, когда мы вышли из кафе и не спеша продолжили свой путь по Невскому. – Низкий человек, на какой бы ступеньке общественной лестницы он ни стоял, будь он губернатором, будь он бродягой, все равно останется низким.

– Да, – согласился я. – Будда в своей последней проповеди говорил: «Сердце делает человека и Буддой, и скотом. Заблудившись, человек становится демоном, а просветлев – Буддой».

– Господи, знал бы ты, какую боль в сердце ощутил я однажды, когда, проходя мимо его автомагазина, увидел выброшенное во двор наше уникальное оборудование под ливнем! Ночью я не мог уснуть, ходил из угла в угол, курил беспрестанно. «Хочешь пополнить ряды непризнанных русских гениев, рано умерших от чиновничьего произвола? – сказала Наталья и предложила: – Я уезжаю в фольклорную экспедицию в Мезень, поехали со мной. Издалека ты посмотришь на все по-другому». Я подумал-подумал да и принял предложение жены.

В Мезени мы жили у доброй старой женщины. Днем она делала удивительные игрушки из дерева (их оптом скупал у нее молодой парень, прилетавший из Архангельска), а вечером, если такое понятие применимо к полярному дню, пела старинные поморские песни. Наталья записывала их на магнитную ленту.

Филипп остановился, придержав меня за руку, мечтательно произнес:

– Ах, дружище, слышал бы ты эти песни!.. Я, слушая их, закрывал глаза и представлял, как поморы через Мезенскую губу уходят в Белое море за рыбой, как бьются их вольнолюбивые сердца потомков древних новгородцев, когда оказываются они среди бескрайней вольной стихии. Каким пустым и суетным в сравнении с древней мудростью этих песен казалось мне все мое прежнее существование. «Глупый, – говорил я себе, – все, что должно возникнуть, возникнет, все, что должно быть открыто, будет открыто, так же как чему суждено погибнуть – погибнет». Я где-то читал о волшебстве Севера, но когда сам оказался там, понял, что жалкие слова не могут передать его колдовской силы. Зачарованный Север… там совершенно другой мир, совершенно другие люди. Я вспомнил тебя, подумал, что Будда, которого ты безмерно почитаешь, обитает именно на Севере.

«Нет, дорогой Филипп, – мысленно не согласился я с другом, – дух Будды везде и во всем, в каждом из нас. “Сущность Будды не в плоти, – сказал Благочестивый, – она в просветлении. Плоть разрушается, но просветление вечно существует в правде и в деле Дхармы. И тот увидит меня, кто смотрит не на мою плоть, а познает мое учение”. У меня мало мужества, чтобы, как он, покинуть дом свой и искать то, что искал он, Всепробужденный; но если когда-нибудь я решусь и ступлю на путь, ведущий к Просветлению, то наконец-то обрету уверенность в том, что не было бессмысленным мое прежнее существование. “Сорви все узы, – сказано в Типитаке, – разорви все сети, как рыба, запутавшаяся в тенетах, разрывает их; будь ты подобен огню, никогда не возвращающемуся на сожженное место, и в одиночестве держи путь свой, подобно носорогу”».

Подул холодный северо-восточный ветер; петербуржцы, делая на ходу покупки, спешили после рабочего дня домой – на город опустился вечер.

– Пора и нам возвращаться, – сказал Филипп.

В субботу вся наша компания вновь собралась у Алевтины. Слушали русские народные песни в исполнении Олега Погудина. Женщины не скрывали слез.

– Кажется, будто тысячелетняя Русь только для того и существовала, чтобы в конце нашего столетия этот молодой парень сумел выразить пением своим ее неизбывную многовековую тоску по иному существованию, – со вздохом сказала Наталья, когда кассета закончилась. – Наверное, сам русский Бог дал ему сердце и голос.

– Уж чего-чего, а тоски-то у нас всегда хватало, – сказал Куприян. – Не было только нормальной жизни. Фантасмагория какая-то… – задумчиво, словно разговаривая сам с собой, протянул он и пояснил: – Позавчера перед сном перечитывал биографию Ивана Грозного и его письма князю Курбскому, а ночью мне приснился странный сон. Кого там только не было: и плачущая Жаклин Кеннеди, и какой-то древнеегипетский фараон, скорбящий над умершим сыном, и Никита Хрущев, и Иван Грозный. Царь то до исступления молился, проливая горькие слезы, то устраивал дикие оргии, на которых с каким-то необъяснимым сладострастием богохульствовал да развлекался тем, что сажал на кол или бросал на растерзание волкам друзей и недругов. А в стороне, за письменным столом, сидел Федор Достоевский, смотрел на царя и улыбался. Неожиданно он обратился ко мне:

«Слышал, нынче у вас в ходу словечко “менталитет”, все пытаетесь понять, каков он у русского человека? – Он указал перстом на Грозного: – Изучайте его характер, его деяния, в нем отгадка. Читайте Грозного – это великий писатель. Быть может, вам повезет и тогда вы найдете в его писаниях тот ключик, который поможет вам избавиться от русских бед. В Грозном всеобъемлющая русскость: Раскольниковы и Карамазовы, Чацкие и Онегины, Чичиковы и Обломовы, Хлестаковы и все вы, нынешние, умные и глупые, святые и злодеи, бессребреники и корыстолюбивые – все в нем».

– Ого, ну и сон у тебя! – засмеялся Филипп. – А мне часто снится один и тот же сон: наш домик около «Красного строителя», у ворот – ожиревший от лени кот Васька, коза Манька, своенравная и непослушная, сверхмудрый пес Джек; они смотрят на меня, идущего к дому, с радостным изумлением; а у распахнутого настежь окна сидит с книгой в руках брат Георгий. «Оказывается, дом цел, брат не застрелился и животные не умерли!» – проносится у меня в сознании. Я бегу к дому: «Вы живы!..» – кричу я, и чувство счастья переполняет меня.

– Я тебе советую, Куприян, ничего не читать на ночь, – сказала Надежда. – Будешь спать спокойно, и никто не явится тебе во сне, ни Чацкий, ни Онегин.

– Хм, Чацкие, Онегины… – усмехнулся Николай. – Другие нынче времена, другие люди. Газетный заголовок:

«Девочка попросила любимого парня убить ее мать, поскольку боялась рассказать ей, что исключена из школы…» Или, например, парень из Карачаево-Черкесии дает объявление, что готов продать свои органы, гарантируя тайну сделки. Пишет, что не курит, не пьет, физически здоров, но не может найти работу. Воровать же, грабить, а тем более – хотя имеет опыт боевых действий в Афганистане – убивать, чтобы иметь средства к существованию, не хочет.

– Бедный парень, помоги ему, Боже, – вздохнула Алевтина.

– Отчаяние – опасная штука, смертный грех, нельзя ему поддаваться, – сказал Лев. – Мы боимся страдания, суетимся, мечемся, мечтаем о каком-то несбыточном счастье, а ведь если хорошенько поразмыслить, только страдание может по-настоящему научить нас чему-то. Я на себе это испытал. Как-то на раскопках в Египте наша экспедиция волею трагических обстоятельств была обречена пять дней существовать без пищи, с мизерным запасом воды. И, поверьте, я благодарен судьбе за то, что она обрекла меня на это страдание. Голод и жажда просветили меня: пока есть краюха хлеба и кружка воды – нет таких препятствий, которые невозможно было бы преодолеть. Вот величайшая истина, которую я открыл для себя! В трудные минуты жизни она мне не раз помогала…

– Ах, наши милые седые мальчики! – засмеялась Алевтина. – Сколько людей, столько и истин! Ничему они нас не учат, по-моему. Да и что за дело нынешним жителям России до истин, великих или маленьких, когда идет элементарная борьба за выживание. Коммунистические жрецы и правители переквалифицировались в демократов, по-прежнему – у кормила власти, а результат один и тот же – нищета населения. Россия, самая прекрасная страна на свете, изуродована, обесчещена, а ее талантливейший народ обречен на вырождение.

– Есть порода людей, для которых поиски истины, – сказал Куприян, – дороже всех материальных благ. Мы ведь тоже мучительно пытаемся осмыслить нашу действительность.