Проходя мимо кафе, Убальдини увидел Эрхардта, потягивающего там вино. И, не прерывая разговора, сдержанно ему кивнул. На лице Валь ди Сарата отразилось недоумение.

— Видишь ли, — продолжал его дядя, — то, что я не прервал разговора, заставило Эрхардта насторожиться. Он видел, что я приближаюсь, и готовился встретить мой узнавающий взгляд. Я тоже видел его, еще издали, но решил не показывать этого, пока не поравняюсь с ним. И не выразил ни малейшего удивления тому, что он здесь, что привело его в еще большее замешательство. Не смей оборачиваться! А вот ты выдал себя своим удивленным взглядом.

— Но что он здесь делает?

— Вот этого не знаю.

— В чем польза этих твоих игр?

— Я приучил себя никогда ничему не удивляться. Это само по себе приносит огромную пользу. Кто знает, когда это умение может сослужить службу.

— Ну а если я скажу, что намерен жениться? — спросил Валь ди Сарат.

Его дядя благосклонно улыбнулся.

— Нисколько не удивлюсь.

— А если добавлю, что не имею ни малейшего представления, на ком?

— Ты удивляешь меня все меньше и меньше.

— Да, это поистине замечательная способность, — вздохнул племянник.

После банкета полковник с племянником, грузно ступая, пошли в местный кинотеатр, уставленный едой, кьянти и ликером «стрега». Таку лично поджидал их у дверей, решив, что событие, столь важное для всего будущего фильма, стоит потери получаса съемочного времени. Они сели, и свет погас. В первых кадрах шестеро немцев, крадучись, шли через оливковую рощу.

— Нравится? — спросил Таку.

— Очень похоже на шестерых немцев, идущих через оливковую рощу, — ответил Валь ди Сарат.

— Так оно и есть.

— Если так и есть, то замечательно.

— Они выглядят убедительно?

— Если поместить в оливковую рощу шестерых немцев, они неизбежно будут выглядеть шестью немцами в оливковой роще.

— Великолепно, правда?

Затем появилась норвежская актриса, мисс Толлефсен, она врывалась в комнату и произносила реплику: «Они забрали моего ребенка». С таким раздражением, какое звучало в ней, говорят: «Я потеряла адрес».

— Кто это? — спросил Валь ди Сарат.

— Вера, дрчь деревенского кузнеца.

— Вам прекрасно удалось создать впечатление, что она дочь итальянского кузнеца, — сказал полковник.

— Рад слышать, — ответил Таку.

Она повторяла это снова и снова, в двадцати дублях.

— Кто забрал ее ребенка? — спросил Валь ди Сарат.

— Немцы.

— Не припомню, чтобы они забирали чьих-то детей.

— Немцы брали многих взрослых в заложники, — заявил полковник. — Эта вольность, на мой взгляд, вполне оправдана. В конце концов, нельзя заставить ребенка войти со словами: «Они забрали мою маму». Играть должны те, кто умеет.

— Совершенно верно, — сказал Таку, — это блестящий ход.

После паузы полковник позволил себе легкое критическое замечание.

— Белокурые волосы этой женщины, хоть и не типично итальянские, вполне возможны в северных районах страны, у нас в Тоскане или под Миланом, но я ставлю под сомнение ее груди, типично скандинавские, маленькие, крепкие, здоровые, с бледными сосками, а не отвислые, покрытие прожилками итальянские груди, словно бы наполненные молоком, с темными, почти фиолетовыми сосками.

— Сосков не видно, — сказал обеспокоенный Таку.

— Любой мужчина, достойный так называться, догадается, какие у нее соски, — резко произнес полковник.

Следующие кадры демонстрировали ненависть на лицах немцев, глядящих в громадных крупных планах на деревню в огне.

— Хорошие типы?

— Весьма достоверные.

Внезапно Валь ди Сарат подскочил, отбросив на экран тень. Громадный крупный план помигивающего человека заполнял все пространство.

— Это он! — выкрикнул Валь ди Сарат. — Винтершильд!

— Пошли, — сказал его дядя, поднимаясь с усилием.

— Кто он такой? — спросил Таку.

— Военный преступник. Мы его разыскиваем!

— Военный преступник? — заорал Таку своему ассистенту. — Какая реклама! Вот так история!

— Тихо! — рявкнул Убальдини и негромко продолжал: — Ты уверен?

— Полностью, — с легким раздражением ответил его племянник.

— Ну и отлично, только не пускайся бегать по улицам. Можешь все испортить. Будем считать, что фильм окончился. Выходим как ни в чем не бывало.

— Ты намерен окружить деревню?

— Нет.

— Почему?

— Чувствую, что уже слишком поздно.

— Военный преступник — это тот, что помигивает? — взволнованно спросил Таку.

— Да.

— Эрхардт мне сказал, что он был вынужден уехать из-за какой-то семейной трагедии.

— Я так и подумал, — улыбнулся полковник. — Пошли. Они вышли на тускнеющий свет солнца, и Убальдини неторопливо зашагал к кафе. Эрхардт все еще сидел за своим столиком, дремал, прикрыв лицо газетой. Убальдини спокойно сел рядом с ним и молча указал племяннику на соседний стул. Таку сел за столик позади, глаза его горели боевым огнем.

— Сообщения от Фромма пока что нет? — спросил полковник.

Эрхардт убрал с лица газету и поднял сонный взгляд.

— Я задремал, — сказал он с улыбкой и огляделся по сторонам. Почувствовал себя окруженным и перестал улыбаться.

— Что вы сказали? — спросил он.

— Я хотел узнать, получили вы уже сообщение от Фромма?

— От Фромма? Кто это?

— Вы называете его Фромм. В наших досье он значится как Лютце.

Эрхардт нахмурился.

— Что с ним?

— Он вам еще не сообщил телеграммой об освобождении Шуберта? Надо полагать, потому вы и торчите так долго в кафе, делая вид, будто дремлете. Почтовое отделение рядом. То и дело заходите туда, спрашиваете, не пришла ли телеграмма.

— Не понимаю, о чем вы.

— Да? Это нетрудно выяснить. Надеюсь, мой дорогой племянник соблаговолит зайти туда, поинтересоваться, сколько раз вы появлялись там после обеда.

— Что должно быть в этой телеграмме? — спросил Эрхардт.

— Слова «Музыки не будет» или «Музыка будет», относящиеся, вне всякого сомнения, к Шуберту. Право же, ваша немецкая хитрость производит самое удручающее впечатление.

— Так вы подслушиваете наши телефонные разговоры, — возмутился Эрхардт.

Поднявшийся было Валь ди Сарат сел снова.

— Вы удивляете меня, — промурлыкал полковник.

Во время войны вы вовсю занимались подслушиванием, а когда созданная вами система используется против вас, видите в ней не то же самое простое устройство, а нечто в высшей степени безнравственное.

— Чего вы хотите?

— Хочу угостить вас выпивкой. Чинцано?

— Нет, благодарю.

— Мистер Таку?

— Нет.

— Мой дорогой племянник?

— Нет.

Дядя вел себя самым жестоким, самым издевательским образом.

— А я, с вашего позволения, выпью. Signoria! Un Cinsano, per favore, con un pezzo di limone![74] — И улыбнулся. — О чем я говорил? Ах да, о Шуберте. Я заключил с вами сделку, Эрхардт.

Ради вашего же блага надеюсь, что вы не забыли ее условий.

— Не забыл.

— Может, напомните их мне?

— Вы знаете их не хуже меня.

— Так, — негромко произнес полковник и подался вперед. — Я пообещал отпустить Шуберта, когда отдадите мне Винтершильда. Почему вы решили, что я освобожу Шуберта до этого? Потому что раньше я неизменно бывал покладистым? Или всерьез решили, что способны меня запугать?

— Свои условия сделки я выполнял, как мог, — ответил Эрхардт. — Приехал сюда с целью найти Винтершильда, но он бежал. И где он теперь, не имею понятия.

— Эрхардт, Эрхардт, даете промашку, — соболезнующе сказал полковник. — Раз мы слышали часть вашего разговора с Фроммом, наивно полагать, что не слышали его весь. Винтершильд ждет отправки в Ливан. Возможно, уже отправился. Я это знал, потому не рассчитывал обнаружить Винтершильда здесь и не хотел заговаривать с вами об этом раньше, портить вам аппетит перед обедом. Шуберта я сегодня в любом случае освобожу. Он совершенно безвреден и не блещет умишком. Рядовой, настоящая его фамилия Палковски. Итак, где Винтершильд?