— Анна Степановна, — заглянула в кабинет секретарша. — Опять Дерляев звонит.
— Дерляев? Кто такой?
— Ах да, вы не в курсе, Григорий Петрович его принимал. Он из библиотеки.
— Из библиотеки? Что ему надо?
— Да тут, видите ли… Товарищ Дерляев, вы не могли бы перезвонить через час? — раздражённо подняла трубку городского телефона. — Григорий Петрович ещё не вернулся из отпуска. Что? С кем? Я не знаю, когда она вас примет! Я доложу. Позвоните через час. — Лицо секретарши сделалось бесконечно приветливым, когда она повернулась к Анне Степановне. — Дерляев работает в Грошевской библиотеке научным сотрудником. Под ними метро ведут, дом назначен под снос, сейчас в аварийном состоянии. Что-то там протекает, трещины пошли. Он подписи собирает, письма рассылает, звонит, мол, гибнет бесценное историческое достояние, книги, рукописи, ну, вы знаете, как они сочиняют…
— Отчего же гибнет? Если есть постановление под снос, значит, назначено и куда им переезжать.
— Да в том-то и беда, что дом очень старый. Метро ещё далеко, а он уже разваливается. Переезжать им положено только через полтора года. Там ещё и строить-то не начинали, куда им переезжать.
— Ну и чего он, этот… Дверяев придумал?
— Дерляев. Ничего не придумал, жалобы пишет. Григорий Петрович приглашал директора библиотеки. Мызников был, из отдела культуры. Решили, раз такая возникла непредвиденная ситуация, распределить пока фонды этой библиотеки между другими библиотеками, а когда новое здание будет готово, перебросить их туда.
— Так. А…
— Дерляев всё равно пишет, общественность поднимает. Вот будет через час звонить, требует, чтобы вы его приняли… наглец!
— Я так понимаю, он человек настойчивый?
— Ещё какой! — возмущённо подтвердила секретарша.
— Что у нас осталось на сегодня?
— В три часа стройгруппа.
— Это недолго. Скажите Дерляеву, что я приму его в половине пятого.
Секретарша внимательно посмотрела на Анну Степановну. Та поняла, внутренне секретарша её не одобряет.
— Где письма?
— У Григория Петровича в сейфе, в красной папке. Сейчас принесу. Вы хотите его принять? Анна Степановна, у него же и по партийной линии не всё ладно. Директор библиотеки о нём плохого мнения, склочник, говорит, клеветник, если… не хуже.
— Шпион? Агент? — усмехнулась Анна Степановна. — Он же не в свою защиту письма пишет. Директору вон плевать, что здание разрушается, а ему нет.
— Так-то оно так, да только… — вздохнула секретарша, — даже если он прав. Бумаги подписаны, отправлены. О чём говорить? — Подобно большинству секретарш, она как зеркало отражала отношение начальника, в данном случае Григория Петровича, к делу. Анна Степановна избегала доверительных отношений с секретаршами. Только служебные. Она подумала, как хорошо, толково секретарша всё объяснила. Мелькнула даже смешная мысль: вот уйдёт Григорий Петрович на пенсию, отчего не взять на его место секретаршу? Всё знает, в курсе всех дел, все бумаги через неё.
Ознакомившись с содержимым папки, Анна Степановна поняла, почему нервничает Дерляев. Григорий Петрович готовил вопрос для горисполкома. Там должны были принять окончательное решение. Заседание планировалось на следующий понедельник. Если бы не инфаркт у заместителя, Анна Степановна была бы в тот день в санатории и знать бы ничего не знала ни про библиотеку, ни про парк (был ещё, оказывается, Грошевский парк, за сохранение которого ратовала общественность), ни про самого Дерляева.
Она примерно знала, что скажет ей Дерляев, что она ему ответит. На его стороне, возможно, правда крохотного, набитого книгами и рукописями старинного дома. На её — большая государственная правда. Не останавливать же из-за домишки начала девятнадцатого века строительство линии метро, призванной связать районы Гавани с центром? Речь идёт о миллионах людей! Дело показалось Анне Степановне настолько ясным, что она тут же забыла про Дерляева. Поэтому, когда через некоторое время в дверь заглянула секретарша и спросила, соединять ли её с Дерляевым, Анна Степановна не смогла сдержать раздражения:
— Зачем соединять? Я же вызвала его на шестнадцать тридцать!
Секретарша только горестно вздохнула:
— Просит соединить.
Анна Степановна взяла трубку:
— Да. Кузнецова у телефона. Слушаю вас!
Голос у Дерляева был глухой, тонкий. Анна Степановна подумала, должно быть, он немощный старичок. К тому же, видимо, от волнения Дерляев заикался, изъяснялся сложно, городил на ровном месте ненужный словесный огород. Он был готов приехать немедленно, но не знал, пропустят ли его к Анне Степановне.
— Вы беспартийный? — уточнила она. — В таком случае захватите паспорт или удостоверение личности, я закажу пропуск.
— Я не беспартийный, — помолчав, уточнил Дерляев, — меня, видите ли, исключили из партии… Паспорт я, конечно, захвачу, спасибо.
— Не за что. Пропуск вам будет заказан.
Через некоторое время в дверь раздался стук. Секретарша ушла обедать, некому, следовательно, было придержать посетителя. Стук был робкий, скребущийся, совсем как голос Дерляева в телефонной трубке.
— Да-да, войдите! — зычно крикнула Анна Степановна.
Мужчина, в конце концов, Дерляев или нет? Чего жмётся, скребётся, как заяц! Тем более если воюет за правое дело. Ах да, вспомнила она, его же исключили из партии…
Одно время Анна Степановна работала в комитете партийного контроля, занималась апелляциями, восстановлениями. Она заметила, что мужчины почему-то переживают исключение гораздо тяжелее, нежели женщины. Мужчины — не все, конечно, но многие — в процессе пересмотра персонального дела, собирания документов, справок, выяснения различных обстоятельств становились мнительными, истеричными, немужественными. Даже тембр голоса у них менялся. Домашним, должно быть, была с ними тоска. Вот и Дерляев, судя по стуку, превратился в существо бесполое.
Каково же было удивление Анны Степановны, когда в кабинет вошёл загорелый детина двухметрового, наверное, роста. Разве только он был совершенно сед, но ранняя седина шла ему. Обратила она внимание и что одет этот Дерляев дорого и по моде: светлые джинсы, мягкая кожаная курточка. Быстрота, с какой он прибыл, свидетельствовала, что приехал он на машине. «Хлыщ, — недовольная, что её предположения не подтвердились, подумала Анна Степановна, — не больно-то он, смотрю, переживает… А ведь из партии исключили, из партии! Да с такой силищей не в библиотеке сидеть, а камни ворочать! А он шепчет по телефону, скребётся в дверь…»
— Присаживайтесь, товарищ Дерляев, — раскрыла красную папку. — Вообще-то этим занимается мой заместитель, но он, к сожалению, заболел, вот приходится мне. Что-нибудь хотите добавить к тому, что изложили письменно? Возникли новые соображения?
— У меня создалось впечатление, что последние открывшиеся обстоятельства не произвели на вашего заместителя впечатления, и мне бы хотелось внести дополнительную ясность.
Почему, подумала Анна Степановна, люди, попадая ко мне в кабинет, изъясняются так чудовищно, казённо? И почему я точно так же им отвечаю? Неужто какова надстройка, таков базис, каков язык, таковы дела? Хороши в таком случае наши дела…
— Какие такие последние обстоятельства? — Она быстро перебрала лежащие в папке документы. Самый свежий был двухмесячной давности.
— Следующие обстоятельства. — Дерляев достал из сумки, висящей на плече, план-схему. — Дали под расписку. Пришлось доказывать, что не шпион, а это очень трудно. Хотя примерно такие же висят в каждом вагоне метро. Ну да ладно… Чёрной линией обозначена проходка, синей…
— Благодарю, — усмехнулась Анна Степановна. — Как-нибудь разберусь.
Дерляев посмотрел на неё с сомнением.
— Тогда коротко, самую суть: проходка ушла вперёд, критический период для дома миновал. Далее он не будет разрушаться. Нет абсолютно никакой необходимости закрывать библиотеку, сносить здание.
— Но ведь оно в аварийном состоянии?
— Да, но не в таком, чтобы его сносить. Мне кажется, ремонт обойдётся гораздо дешевле, чем снос и постройка нового здания. К тому же, если уникальные фонды нашей библиотеки передать другим организациям, вряд ли потом их удастся собрать в прежней полноте. Мало того, что будет уничтожен исторический памятник российского барокко начала прошлого века, будет утеряна единственная в своём роде коллекция редчайших книг и рукописей. Я писал об этом месяц назад, но…
