Честно говоря, для Анны Степановны явилось неожиданностью, что Феликс не поступил на исторический факультет. Подготовлен он был вполне прилично. Впрочем, сейчас думать об этом было поздно. «N-ская область, в/ч №…» — прочитала она на штемпеле. Да, трудненько обвинить её в желании составить протекцию, облегчить жизнь единственному сыну.

У большинства сослуживцев дети учились в университетах и институтах, блистательно защищали диссертации, находились на дипломатической работе за границей. Однако не все они, как было известно Анне Степановне, учились в школе так же хорошо, как Феликс, самую малость не дотянувший до золотой медали. Впрочем, может, таланты открывались у них позже? Анна Степановна знала, какая устанавливается многозначительная недоговорённость, когда у кого-нибудь из ответственных работников сын или дочь поступают в институт. Если кто пытался обратить внимание на странности в поведении работника, допустим, на повышенное внимание к вопросам, как правило, не входящим в его компетенцию, окружающие укоризненно качали головами. Их симпатии были всецело на стороне работника. «Мне-то что? — помнится, удивилась Анна Степановна. — Это, по-вашему, повод, чтобы разбирать незначительное отставание на строительстве нового корпуса института на бюро горкома? Приглашать зачем-то ректора, который вообще никакого отношения к строительству не имеет? Такие вопросы решаются на уровне прорабов на планёрке, а не выносятся на бюро!» Товарищу, видимо, сделались известными её слова, потому что он вдруг начал критически относиться ко всем предложениям и начинаниям Анны Степановны, обнаруживать в её работе недостатки. Так продолжалось до тех пор, пока однажды на каком-то заседании в присутствии начальства Анна Степановна не поинтересовалась: «Как ваша дочь? Надеюсь, сдала вступительные экзамены блестяще? Кстати, на строительстве института опять допущено отставание. Или это уже вас не волнует?» Товарищ выдержал паузу, сказал, что это не имеет отношения к повестке заседания, что она ведёт себя некорректно. Однако больше Анну Степановну не задирал. Хотя вряд ли, конечно, стал относиться к ней лучше. Вспомнила Анна Степановна и городского военкома — пожилого генерала, мучительно изыскивающего причины, чтобы не являться на заседания бюро, членом которого он был. Частенько в перерыве или по окончании его отзывали в сторонку. Генерал каменел лицом, знал, о чём пойдёт речь.

Анна Степановна не виделась с Феликсом почти год. Образ его высветлился, очистился. Она забыла столь раздражающие её ночные возвращения Феликса, его манеру расхаживать по квартире, засунув руки в карманы, перекатывая в зубах окурок, винный дух, непонятную его утреннюю неприкаянность. Феликс был грубоват, когда она делала ему замечания, — смотрел на неё сожалеюще. Всё это, наверное, были частности, издержки возраста, фиксироваться на них не следовало. Зато Анне Степановне нравилось, что Феликс не роптал на судьбу, не истеричничал, никогда не просил что-нибудь для него сделать. Тут он был решительно не похож на своего отца. Это обнадёживало. «Он вернётся повзрослевшим, возмужавшим, — думала Анна Степановна, — нам будет проще понять друг друга».

Она забыла, что последнее время почти не виделась, не разговаривала с сыном, даже в армию не проводила — он ушёл, не разбудив её, оставив на столе короткую записку. Ей было стыдно себе в этом признаться, но она почувствовала облегчение, когда Феликс ушёл. «Освободилась, — подумала Анна Степановна, — сначала от матери, потом от мужа, теперь вот от сына… Почему я не помогла ему поступить? Вся жизнь — последовательное освобождение. И ничего, живу. Вот только… освобождения от работы мне не пережить. Это точно». Перед глазами встал образ матери. «Привет, мама, — горько усмехнулась Анна Степановна, — я не сажаю в снег свёклу, я вбиваю в мёрзлый грунт сваи».

Как ни странно, летом, когда, казалось бы, самое время быстро и эффективно строить, строительство в городе замирало, едва теплилось. Зато могуче разворачивалось зимой, когда земля промерзала, бетон застывал в бетономешалках. Когда строить было в сто раз неудобнее и труднее, но и зато когда выписывались многочисленные дополнительные наряды за мороз, за темень, за нечеловеческие условия, за отогрев сопротивляющегося грунта. В несколько благословенных зимних месяцев строители осваивали, наверное, две трети отпущенных на год средств. Анне Степановне казалось, в кострах на стройплощадках горит не битум, а деньги. Она пробовала разобраться с этим. Оказывается, летом строительство замирало из-за… отпусков. Это было дико, но так. Анна Степановна составила докладную записку, где предлагала ввести сезонный коэффициент для работающих в строительстве в летние месяцы. Планировала организовать широкое привлечение на сезонную работу пенсионеров, школьников, студентов, которые, если и не могли, скажем, заниматься закладкой фундаментов, управляться с экскаваторами и бульдозерами, вполне могли бы участвовать в реставрационных работах, которые, по мнению Анны Степановны, следовало энергично проводить именно летом, когда город относительно безлюден. Она наметила в записке целый комплекс мер, призванных оживить строительство в летнее время и сделать его невыгодным зимой — на каменной земле, в ватниках у костров. Предполагаемый экономический эффект был чётко обоснован, однако пока ответа на записку не было. Впрочем, такие дела быстро не решаются.

А пока что она собиралась в отпуск. Раскалённый летний город ей опротивел.

Отдыхать Анна Степановна собиралась в санатории в Прибалтике. Собственно, она уже должна была быть там. Задержала телеграмма, где сообщалось, что у заместителя Анны Степановны — ему в эти дни как раз надлежало вернуться из отпуска — случился в Ялте инфаркт.

Анне Степановне было искренне жаль его — пожилого, полного, одышливого. «Разве можно вам на юг, Григорий Петрович?» — помнится, спросила она. Он только махнул рукой. У Григория Петровича была жена — весьма за собой следящая. Это ей необходимо было на юг. Это был уже второй инфаркт у Григория Петровича. Первый он получил в африканской стране, где работал секретарём посольства. Что-то там ещё было… Ах да, Григорий Петрович нажимал на врачей, чтобы вписали в медицинскую карту не инфаркт, а сердечный приступ, так как после инфаркта оставаться в этом климате ему было невозможно. Неужели такое счастье сидеть в африканской стране? Главврач отказался, Григорий Петрович провёл ревизию госпиталя, установил перерасход валюты, главврач написал в Москву жалобу. Григорий Петрович вернулся в Союз не только с инфарктом, но и с партийным взысканием. Сначала он работал в международном отделе, встречал и провожал делегации. Потом Григория Петровича определили в заместители к Анне Степановне. Раньше должности зам. зава в её отделе не было. Её вызвали и спросили: «Хотите заместителя?» — «Кто же откажется?» — ответила Анна Степановна. «Тогда берите Григория Петровича, ему два года до пенсии. Ну, а следующего сами подберёте». Работник из Григория Петровича был, признаться, никакой, но вид он имел солидный, хорошо смотрелся в президиумах, начальственно рокотал, вручая строительным управлениям знамёна и вымпелы. Он был неспособен двинуть дело, но так же был неспособен упустить что-либо из виду, позволить какому-нибудь отставанию зайти слишком далеко, попасть в поле зрения вышестоящего начальства. Тут Григорий Петрович становился деятельным и энергичным. «Давайте-давайте, Анна Степановна! — безоговорочно поддерживал он любое её начинание. — Пока я с вами, за тылы можете не волноваться. Сто один процент плана я вам гарантирую. У меня же талант всё предусмотреть, любую мелочь, единственно, здоровьишко подводит!» «И жена», — чуть было не добавила Анна Степановна. И, видит бог, оказалась права.

Анна Степановна прикинула, что Григорий Петрович выбывает из строя надолго. Стало быть, отпуск её под вопросом. Она решила задержаться на две недели, разобрать самые срочные бумаги, решить всё, что можно решить на своём уровне. И — уехать на оставшиеся дни в санаторий. Внеся в жизнь необходимую ясность, Анна Степановна со спокойной душой принялась за дела. Со своими она управилась в несколько дней. Затем занялась делами Григория Петровича.