Критики встретили повесть по-разному. Те, кто издавна занимал оборону вокруг кургузовской крепости, обрушились на произведение с бронебойными обвинениями в "хемингуэевщине", "нравственном релятивизме", "забвении гуманистических начал, всегда присущих советской литературе мечты и предвидения"; попадались и более тяжелые удары, вроде "идеологически двусмысленных попыток протащить тенденции, свойственные бесплодной западной "новой волне" фантастики". Но. теперь уже критический хор не был однообразным: нашлись издания, которые смогли оценить произведение по заслугам (рецензии в "Новом мире", "Юности", часть выступлений в "Литгазете" и в "Комсомольской правде"). Солженицын, которого в повести далеко не все устроило, демонстративно прислал автору телеграмму поддержки. "Новые" фантасты, опасаясь повторения истории с романом Дудинцева, готовили глубоко эшелонированную оборону. Однако схватки не случилось, новое "великое стояние на Угре" кончилось "отводом войск". Кургузов, не чувствуя уверенности в своих силах или явной поддержки со стороны Хрущева, почел нужным лишь ограничиться легкой демонстрацией силы и "дискуссии на уничтожение" не открывать. В частной беседе с Потаповым он будто бы даже сказал: "Мощная штука, но совсем не наша по духу. Впрочем, это лучшее из того, что ты написал и еще только напишешь..." Надо сказать, обе стороны впоследствии всячески отрицали факт подобного мирного разговора, могущего бросить на них тень в среде единомышленников. Несмотря на это, с последней кургузовской фразой, в конце концов, пришлось согласиться даже самому Потапову[9].
Попытки не-членов Секции организовать собственный альманах, хотя и были Кургузовым вовремя пресечены, насторожили его. Он вдруг понял, что необходимо что-то самому предпринять. Прежде, когда все журналы и издательства были к услугам Кургузова и его подопечных, просто не было смысла что-либо дополнительно организовывать. Теперь же пришлось срочно действовать. Неожиданное смещение с поста Хрущева (октябрь 1964) не принесла желаемого успокоения Кургузову. Наоборот, он имел основания опасаться, что пока в Кремле будут заняты "разборками" между собой, партийное руководство фантастикой на какое-то время ослабнет, и Секция будет предоставлена сама себе. Нужен был прочный тыл.
Еще в 1961 году шеф Секции добился через ЦК, чтобы на место осторожного и тихого Ф.Панферова главным редактором "Октября" был назначен убежденный и твердый сталинист Всеволод Кочетов. В ноябре 1964 года первым заместителем главного редактора "Октября" был, по настоянию Кургузова, назначен его "верный личарда" Владислав Понятовский. И в то время, когда "Новый мир" Твардовского твердо стоял на позициях фантастов "новой волны", кочетовский "Октябрь" стал рупором кургузовской Секции (не нужно забывать, что в любой полемике на стороне Кургузова был еще и "Огонек", и "Литература и жизнь", почти всегда "Правда").
О противостоянии "Октября" и "Нового мира" в 60-е годы уже написано так много справедливого и несправедливого, что вряд ли есть смысл повторяться. Достаточно сказать, что с момента отставки Хрущева и прихода к власти Брежнева позиция видимого "нейтралитета" в спорах между фантастами всегда была довольно призрачной, и чем дальше, тем чаще вновь торжествовала одна-единственная "линия". Конечно, в ряде случаев высшие партийные вожди вынуждены были отмежевываться от слишком крайних, оголтелых просталинских публикаций своих союзников. Так, когда вышла в свет книга-памфлет Ивана Шевцова "Тля" и "Октябрь" немедленно объявил ее "факелом" и "светочем" подлинно советской фантастики, "Новому миру" все-таки разрешили "своё суждение иметь".
Сюжет "Тли" был более чем незамысловат. Действие разворачивалось в крупнейшей обсерватории страны. Молодым астрономам Владимиру Машкову, Петру Еременко и нескольким другим, ратующим за то, чтобы в духе "живых народных традиций" наблюдать за фазами Луны, мешают работать их противники. Антагонисты положительных героев - Борик Юдин, Аркадий Пчелкин и сам директор обсерватории Осип (Иосиф?) Иванов-Петренко желают, в угоду "новым веяниям", переместить тубус телескопа в сторону от "генеральной линии" и наблюдать за всяким небесным мусором - кометами, туманностями, сверхновыми и проч. на том лишь основании, что наблюдение этого хлама "пользуется уважением на Западе". Положительные герои, клянясь идеалами Октября, слишком часто для обычной прозаической вещи произносили по поводу своих оппонентов слова типа "предатели", "ревизионисты", "астрономические власовцы" и ненавязчиво советовали мелькающим время от времени инструкторам ЦК и усталого вида майорам госбезопасности "навести, наконец, порядок" и "дать, в конце концов, отпор". Книга носила столь явный оттенок литературного доноса, что власти вынуждены были дистанцироваться от этого опуса. Даже космонавту Павлу Леонову, напечатавшему в книге Шевцова свое предисловие, было тактично рекомендовано "наверху" дезавуировать свою подпись - что тот немедленно сделал через "Литгазету". Язвительный отклик "Нового мира" навсегда припечатал эту вещь, превратив ее в символ внелитературного стукачества.
Однако во многих других случаях власти солидаризовались с "Октябрем", одновременно все усиливая цензурный нажим на "Новый мир". Причины такого давления были достаточно просты. Тихое смещение Хрущева, как и смерть Сталина в свое время, не остановило ход подготовки нашей "лунной программы". Каждое следующее "поколение" советских руководителей по-прежнему не оставляло маниакальных желаний "стратегически овладеть Луной" (психоаналитики наверняка бы увидели в этом многозначительный смысл!). Пока при Хрущеве дела института Королева шли относительно неплохо, Никита Сергеевич мог даже иногда быть снисходительным к фронде, оспаривающей необходимость такой программы у нас, в принципе. ("Ничего-о-о, - в таких случаях обычно говорил Хрущев. - Сегодня нашего Юрку в космос выпустили, а завтра целую дивизию на Луну запустим, и оттуда она всем покажет кузькину мать!..") При Брежневе, когда уже в 66-м проект "Катапульта" снова по непонятной причине застопорился, руководство страны вынуждено было, как и при Сталине, заменять реальные успехи идеологической "накруткой". Незаменимый Кургузов, к которому в 1963-64-х годах несколько охладел Хрущев, при новом руководстве имел все основания опять попасть в фавор. Пока же он делал все для того, чтобы его Секция, на которую в некоторых издательствах уже начали было посматривать свысока, а в "Детской литературе" даже посмели отклонить (!) одну рукопись В.Маркелова и сильно сократить одну рукопись А.Казанцева, - вновь становилась боеспособной единицей. В 1967 году вышло в свет сразу шесть романов о Луне писателей членов Секции, все большими тиражами, в Москве и на отличной бумаге. Правда, кое-что от государственных щедрот еще по инерции перепадало и духовным собратьям С.Потапова (В.Быкову, А.Измайлову, В.Розову и некоторым другим). Однако С.Кургузов верил, что это ненадолго, что просто властям предержащим трудно повернуть "все вдруг" на 180 градусов. Он не суетился, вполне разделяя с Мао Цзэ-дуном тезис "тем хуже, тем лучше". Кургузов ждал какого-нибудь большого государственного провала, резонно надеясь, что такового долго ожидать не придется - и вот тогда-то и покажут свою преданность, стойкость "автоматчиков партии" фантасты Секции. По опыту прошлых лет он предполагал, что таким толчком к резкому повороту назад может быть какая-нибудь крупная катастрофа на любом из космодромов, которая еще более отсрочит "лунную мечту", зато даст много воли "лунным фантастам". Кургузов еще не забыл, что во всех таких случаях Никита Сергеевич резко брал вправо, нанося удары по "уклонистам" и прочим невосторженным "пидарасам".
Однако на этот раз Кургузов ошибся. Первотолчком к "развороту" послужил не очередной взрыв на космодроме. Случилось кое-что похуже. Событие это еще в начале 60-х предвидел Александр Солженицын, вложив в уста своего героя Прянчикова роковую фразу: "Первыми на Луну полетят американцы!"
