Вот, пожалуй, и всё, что я хотел о нем рассказать.

«Опа! Опа! Бродяга! К Байкалу! Подходит! Опа!..» — загонщики после водочки были в хорошем настроении и гнали навеселе. — «Рыбацкую! Лод… Коза, братва! Пошла, пошла! Козу поднял! Ловитие! Опа! Коза пошла! Опа! Свежий след! Оп, оп, Опа! Мужики! Коза пошла!»

Сердце Олега заколотилось! Горячее дыхание стало глубоким и прерывистым, но ритмичным, и казалось громким. Адреналином наполнилась кровь. В таком состоянии, он всегда слышал голос Высоцкого: «И сердце бьется раненною птицей, когда начну…»

Голоса загонщиков были уже совсем близко, но ни с одного номера не прозвучало выстрела. «Они же подняли козу? Уже слышно, как загонщики обращаются к стрелкам по именам, значит совсем близко, если различают стрелков, а где коза?»

Напротив, в буреломе затрещали ветки. Олег собрался, приподнял ружье, в ожидании, стиснул зубы и замер. Одна предательская мысль сверлила в голове: он вчера сам заряжал патроны. Обычно он покупал патроны с картечью в папковых гильзах, а вчера заряжал сам железные гильзы да ещё самодельной картечью. В папковых и пластиковых гильзах капсюль «жевело», а в железных — «центробой». «Центробой» часто дает осечки, особенно если его чуть-чуть скосить во время зарядки. Да и пачка с капсюлями была куплена чёрти когда. Картечь самодельная, с хвостиками от калыпов — не дай Бог, выйдут, а он не попадет, или осечка. Покупные патроны тоже были, а он почему-то в стволы вставил свои. Но перезаряжать поздно!

Грациозно (именно так!) и аккуратно перешагивая через сухие коряжины и почти упавшие деревца, но, всё равно, спотыкаясь, из чащи вышла крупная коза, и замерла. Рядом появился молодой козел с маленькими рожками. Не видно, но, кажется, в буреломе ещё было движение и хруст, и вдруг все замерли. Тихо, аккуратно, не дыша, Олег поднимает ружье, упирает приклад в плечо, медленно подводит прицельную планку под лопатку козе, которая стоит, как на картинке — точно боком к нему, — и нажимает курок. Хлесь! Отдача дергает плечо назад. Коза прыгает вперед на номер, козел исчезает! Пересекая номера между Олегом и Ермолаем, коза какое-то время в безопасности — стрелять вдоль номеров никто не будет. Но стоит ей проскочить номера, Олег догоняет её вторым выстрелом по крупу. Коза валится на бок, колотит по снегу ногами, поднимая снежный буран, и замирает. «Есть!» — радостно кричит Олег: «Завалил!», — и слышит, как Ермолай колотит со своего номера, подавшись вперед, как боксер во время атаки.

Ерёма видел, как козы вышли на номер Олега. Видел, как картечь саданула по матке. Зачем и куда стрелял Олег второй раз, он уже не понял, потому что три одуревших козы поскакали вниз по распадку, и он хлестал по ним, почти не целясь, расстрелял весь магазин и всех снес через прицельную планку. Одна ещё шевелилась внизу, когда прокричали отбой, и можно было сниматься с номера. Но он успел перезарядиться и через оптику выстрелил ей в голову, а уж после побежал смотреть добычу.

— Отличная стрельба, молодежь! — похвалил капитан, когда всех коз, привязав веревками за шеи, приволокли на просеку к машине.

— Она стоит, как в кино, лапочка, прямо передо мной, боком, как в тире! Огромная, и не шевелится! — задыхаясь, рассказывал Олег. — Я ей точно в сердце целюсь, и… как уёб! А она ломится на номер. Ну, куда стрелять?! Слева Ермолай — зацеплю! А потом ей вдогонку, прямо в жопу! И что характерно, я же её с первого выстрела, считай, завалил, так нет — она еще тридцать метров умудрилась проскакать: первый выстрел смертельный, второй её просто с ног сшиб. Прикидайте, мужики, если б это медведь был? Куда ты тут убежишь, даже если в сердце попал. Вот живучие сволочи! Тридцать метров с разорванным сердцем!

Действительно, первый выстрел пробил шкуру в районе сердца — из раны уже ни так обильно, но ещё сочилась кровь. Было над чем задуматься, если, как сказал Олег, придется стрелять в медведя.

Ерёма изрешетил своих коз во всех направлениях. Одной, даже, ногу умудрился перебить. Он тоже стоял довольный, но рассказывать тут особо было не о чем — с его-то пушкой и чтобы промахнуться — нет! — это не годится! Нормально — он не промахнулся, правда, не ожидал, что завалит всех. Однако завалил, и это его радовало.

— Молодцы! — еще раз похвалил капитан.

А Батя, похлопал по плечу Олега, а Ерёме пожал руку:

— Оправдал надежды партии и правительства — с тебя причитается!

— Само собой, Валерий Иванович — с меня литр.

— О, это по-нашему! — Батя хлопнул по-отцовски Ермолая по спине и слегка придавил к себе одной рукой.

Солнце село, температура резко упала, быстро темнело.

— С Еловкой сегодня пролет — не успеем. Завтра с утра проверим. А на сегодня и этого хватит, загружайся, мужики, поедем домой, в баньке попаримся, — распорядился Макарыч.

Ну, что ж: домой так домой — сегодня всех ждет знатная жарёха, и баня, и пиво, и водочка, и долгий зимний вечер в компании охотников-друзей, и важные разговоры о жизни.

— Парнишка твой сегодня молодец, не сплоховал, — сказал капитан Семенычу. — Как он вообще по жизни-то? Нормальный человек?

Машина шла домой по своему старому следу опять вдоль болота, и Макарыч с Борисом курили в кабине.

— Нормальный, — уверенно подтвердил Семеныч. — Наш человек.

— С Иркой-то у них как — серьезно?

— У него серьезно, — ответил Борис, затушил окурок в пепельнице и продолжил: — Он с женой развелся, квартиру ей оставил, пока у нас живет. Зарабатывает прилично. Что-то там мышкует насчет жилплощади, скорее всего — выкроит. Пацан упертый. Ирку балует. Поначалу, когда она с ним схлестнулась — я против был: она ещё соплячка зеленая, только школу окончила, на первом курсе, едва восемнадцать стукнуло, а он — женат. Татьяне разгон устроил: мать, тоже мне — не уберегла девку. Пару раз с ним поцапались. А толку-то? Он подъедет, посигналит — она к нему. Увезет её, привезет по ночи, та — довольная, счастливая, а мы для неё враги — с любимым не даем встречаться. Мысли-то, сам знаешь, какие: залетит девка, он к жене, а нам расхлебывай. Год воевали. Думал, дочь потеряем. Пристрелить его хотел. Ему-то хули — девчонка молоденькая, поиграть, потрахать, дружкам своим показать — он её везде с собой возил — налоговик же, по всем понятиям — сволочь. Ну, думаю, напьюсь как-нибудь — завалю! Хуй с ним — пусть посадят, зато дочке жизнь не дам сломать! Целый год!.. Как я себя в руках сдержал?! А у него денег, бля, — немеряно, связи. Ирке всего напокупал: приодел, та — как на картинке. Напокупал ей аппаратуры, игрушек. Один раз медведя привез — больше Ирки — та с ним спит, Ермолаем его назвала — издевается. За учебу платит. Телефон нам поставил, чтоб её вызывать. Танька начала сдаваться. «А чё, — говорит, — Боря, мы всё равно дочку так не обеспечим, а раз уж так получилось, так пусть пока!» Я ей говорю: «Хули, пусть пока? Залетит, и что потом? Купил он вас?» «Потом видно будет. Посмотри, какая она счастливая!» — дура баба! В общем, год вся эта свистопляска. А потом, вдруг, вечером, в субботу, как щас помню, поздно уже — звонок. Я:

— Кто?

— Ермолай?

— Хули надо?

— Разговор есть!

Открываю, думаю: что там за разговор? Сейчас если скажет, что Ирка забеременела — убью, блядь! А он проходит на кухню, выставляет пузырь и говорит:

— Садись, батя, разговор есть.

— Какой я тебе батя?! — У нас с ним разница, как у него с Иркой. Ну, какой я ему батя? А он — батя!

— Борис Семенович, — говорит. — Садись, серьезно поговорим, хватит мозги ебать!

Ты, представляешь? В моем доме он мне такое говорит. Я закипел. А он:

— Я развелся вчера, давай по-мирному всё обсудим.

— В смысле развелся? — не понял я.

— Развелся, — говорит он. — Мы с Иркой решили вместе жить.

Я, блядь, понять не могу, чего они там без меня решили, но то, что он развелся — это как-то меня успокоило. Понимаешь? Татьяна вышла. Присела к нам. Ирка пришла. Села позади него и прильнула к нему. Меня ещё вообще коробит, а тут она, как проститутка, ластится. Я говорю: