В ответ — молчание.

«Он понимает, он понимает, профессор!» — пронеслось в головах слушателей, как кадр из фильма «Собачье сердце».

«Шариков», судя по всему, действительно всё понял и «поджал хвост»! А профессор, уловив это дело, расправил плечи, стукнул кулаком по столу: «Получишь в торец»! Теперь он был хозяином положения. Никакой пистолет теперь Налейкину не поможет — Палыч «навалился» на беднягу! Всё, что он говорил до этого добрым тоном, стало говориться по-другому и боле доходчиво, объясняя хозяину, что живет он, в сущности, как свинья. И если он ничего не хочет менять — хрен ему кто поможет, и само ничего не изменится. Ему помощь предлагают, дело говорят, советы дают, а он хамит! Причем, не уважая возраст и положение собеседника, произносит мерзкие слова, за которые, не будь он здесь хозяином, получил бы давно и много! Воспитание и законы гостеприимства не позволяют это сделать! «Слушай, чего тебе говорят! И вникай! Всё польза!» Вот теперь до Налейкина дошло, он расстроился, выпил и ушел. Наконец-то и у Палыча выдалась минутка (или часок) отдохнуть. Закрыв дверь за хозяином, Палыч тяжело пошел к кровати. Слушатели расслабились. Концерт окончен!

Когда все проснулись, выяснилось что Налейкин вернулся, и пил уже тихо и в одиночестве, пока не пришло время всем вставать и уходить на корабль.

Он тяжело и печально сидел.

Собрав вещи, я вышел из «своей» комнаты чего-нибудь перекусить, пока другие собираются. На столе стояла тушенка и пиво. Где они достали такую тушенку? Тушенка с капустой, морковкой, луком и другой жухлой травой! Гадость полная! Но и это лучше, чем сублиматы! Я зацепил грязной вилкой кусочек мяса и закусил им пиво.

— А ты зачем так про меня написал? — вдруг спросил Налейкин.

— Не понял? — я посмотрел на печального человека. — Что-то ни так? Я что-то соврал?

— Ты плохо про меня написал, — Налейкин нахмурился. — Сам-то такой же.

Толя-Толя! Ты намекал, что и я сейчас живу с женщиной, которая меня на двадцать лет моложе.

— Да, здесь ты прав. Сам — такой же, — согласился я. — А всё остальное?

— А что остальное? — не понял Налейкин.

А действительно, что остальное? Во всем остальном Налейкин в моей книжке выглядел даже очень неплохо — зимовье нам своё «предоставил», потом ещё спрашивал, как дела. Ну, девчонка у него была молодая. А ведь живут же до сих пор — ей теперь тридцать пять, а лицо не изменилось — я её сразу узнал. Значит, всё дело только в том, что я написал о разнице в двадцать лет. Хорошо! Но когда тебе двадцать восемь, то здесь понятно, что сорокалетние кажутся стариками — сейчас они такими не кажутся. Что ж тогда, прости, Налейкин, за ту книжку. А за эту — я в следующей извинюсь!.. Если «космическую» тарелку поставишь и бухать прекратишь!.. Или если я сам сопьюсь! До новых встреч, губернатор!

Уходя в «кипящее» море от дома Налейкина с надписью «Солнечная», ощущаешь, что мир ещё не пропал. Зато, пропала тоска! Ни то что, когда из его окна глядишь на пустынный берег, холодное море и черную гору далекого Святого Носа. А что там ему ещё делать? Каждый корабль — новость из Мира — ждешь его, как подарка (яблочки, конфеты для Алены) и дармовую возможность бухануть. Он здесь главный! Можно и поссорится с пассажирами корабля, показать свои права: «Ты чё, деловой, что ли?! Костя, где мой пистолет?» Палыч забыл у него свою «лыжную палку». Во — тоже подарок! Все что-нибудь забывают. Вот только зачем ему эта палка нужна? Хотя, в хозяйстве всё сгодится! Тоска там, в «Солнечной» И непроглядная вечная безнадега. Да ещё обнаглевший молодой медведь на крышу людей загоняет!

Кажется — аллес! Приключения окончены! Осталось поваляться на солнышке недельку и попить пивка, вспоминая наши переходы. Впереди — Чивыркуй, Ушканьи, Ольхон. Впереди штормило Море!

На корабль добирались на резиновой лодке — море кипело.

В кубрике пахло… нет-нет — воняло!.. тухлой и свежей рыбой, перегаром, куревом (хотя я и «гонял» за это Палыча № 2, но он всегда забывал, что курить не стоит в «спальном» помещении), сырой обувью и носками, и разлитой по столешнице водкой. Спать здесь будет невыносимо, но необходимо. «Потом я к этому запаху привыкну» — казалось мне. Но я ошибся — так и не привык. Зато в памяти он осел навсегда! Запах покорителей ущелий и первопроходцев! (Что же тогда твориться у космонавтов, особенно, после полета?!)

У Палыча № 2 — нашего горя-связного — под глазом был огромный синяк, и правая половина лица распухла. Я непроизвольно рассмеялся.

— Где ж ты так, уважаемый?

— А!.. — Палыч-2 махнул рукой. — Упал. Запнулся об этот люк и об тот ударился. Как так получилось? — он, как дитя, удивленно развел руки.

— Что, даже подставить ладошки не успел? — мне уже было смешно — я представил, как всё это произошло… и какой стоял «звон» от удара по всей пустотелой «банке».

Палыч-2 вздохнул:

— Не успел. Как так получилось?…

«Ещё один комический персонаж» — понял я, а вслух сочувственно добавил:

— Как же ж так? Аккуратней бы надо. Голову себе разобьете, Владимир Павлович. Не бережёте Вы себя!

— Уже разбил, — хмыкнул тот, и пошел помогать прибывшим в новой партии на шлюпке.

Теперь мне скучно не будет!

Весь путь поперек Байкала от мыса Покойники до Чивыркуйского залива корабль болтало на короткий и крутых волнах Большого Моря. Если взайти на капитанский мостик, что над рубкой, и посмотреть на нос корабля, увидишь, как он ныряет в волны, брызгами обдавая всё, что лежит на носовой палубе. Но не стоит смотреть на корму! Она вихляет и качается, как задница модницы — того и гляди оторвется. Зрелище не очень спокойное, если учесть что часа два с половиной — три нужно будет пересекать Байкал. (А ветер может и усилиться!) Чтобы всего этого избежать, не лезьте на капитанский мостик! Идите на корму к своим товарищам и напейтесь — так легче пересекать «бурные воды».

Я слез с мостика и пошел к друзьям на корму.

Разговоры на корме сводились к тому, как все слышали, и очень всем понравилось, когда Владимир Павлович сказал: «Хочешь в торец?» Было много интерпретаций услышанного, так как из разных комнат и мест ночлега нашей команды прозвучавшие слова «нескучной» беседы воспринимались по разному, но ясно было одно, что никто из нас не пропустил это «утреннюю программу». Теперь все об этом только и говорили. Потом, обратив внимание на скалы, что падали в море сплошными уступами леве Покойников, стали обсуждать, а как бы мы по ним спускались, выйдя мы на них? Все сошлись на мнении, что — никак! Валя, размахивая правой рукой, указательным и большим пальцем, часто произнося: «Это самое», чистосердечно сознался, что именно он сразу понял, что сюда идти нет смысла. Он поведал нам, как он нас вел по тропе, стараясь увести от этих склонов к туристской тропе, как он предвидел, что мы можем застрять на них, и если будет плохая погода, то нам придется «осуществлять „холодную“ ночевку». Он сомневался, нужно ли так идти, и, когда понял, что нет смысла, он убедил-таки Владимира Павловича сделать так, как он предполагает — свернуть влево, к тропе, что собственно говоря, в конечном итоге у Вали и получилось! Он много чего рассказывал, доказывал и приводил факты, из чего всем нам стало ясно, что: правда — эластична!

Так незаметно, качаясь на волнах, выслушивая и высказываясь, поднимая тосты и поздравляя всех, кто принял участие в нашей экспедиции, мы добрались до Чивыркуя, и воткнулись в песчаный берег бухты «Змеиная», в аккурат напротив малого целебного источника: хочешь, выходи с корабля и плюхайся в горячую воду (если очереди не будет). Всё — мы на Чивыркуе, теперь несколько ленивых суток. Отдыхаем!