Почти сразу оказалось, что ор – это нормальный способ дискуссий, возникающих по любому поводу, и называется он простым словом гвалт. Как правило, гвалт возникал на кухне или в коридоре, но бывало, что и в комнате.

Жили мы в большой комнате пятикомнатной квартиры, которую дед в конце НЭПа купил в доходном доме по улице Саксаганского, 31. Дом был построен из знаменитого киевского желтого кирпича в 1901 году. Судя по планировке квартир, дом предназначался для малосемейных людей свободных профессий – врачей, адвокатов, предпринимателей средней руки.

План квартиры деда на ул. Саксаганского 31

Саксаганского 31. Квартира деда – левая половина бельэтажа

Из прихожей вы попадали в гостиную (или приемную залу), а оттуда уже в кабинет. После приема из кабинета выходили сразу в прихожую, не встречаясь с теми, кто ждал в приемной. Из гостиной двери вели в спальню и столовую.

Путь в туалет из детской или кабинета был сложным – приходилось идти через прихожую и гостиную. Из столовой прямо в коридор перед туалетом вела вторая дверь.

Мебель в квартиру покупалась у итальянского консула вместе с роялем. После войны вспоминали огромный кожаный диван с зеркалами и книжными полками, якобы увезенный немцами. Приближался конец НЭПа[27]. Дома свои дед продал, а извоз «скончался» еще раньше. Но долго наслаждаться покоем и уютом квартиры не пришлось.

Началось принудительное уплотнение. Поначалу оно допускалось в щадящем режиме: можно было освободить одну квартиру или комнату и переселиться в другую – по договоренности. Так появилось в квартире семейство Бульбиных, занявшее столовую. Они въезжали с условием, что будут пользоваться только черным ходом. Кто жил в детской, мне неизвестно, возможно папа, а раньше тетя Боня, которая, по видимому, раньше покинула родительский дом. Боня хотела учиться и не где-нибудь, а в КПИ. Для этого нужно было избавиться от отметки о происхождении («из купцов» или «из мещан» в Киеве для поступления в институт не годилось). Подавляющее большинство евреев в царской России были мещанами. Крестьянами евреи быть не могли, так как им запрещалось владеть землей в сельской местности. Про еврейских рабочих и БУНД[28] писать не буду. Некоторые пробивались в купцы, все большее количество, в связи с Хаскалой – еврейским Просвещением – становились почетными гражданами (для этого нужно было кончить университет), считанные единицы (как правило, в связи с достижением определенного чина) – дворянами, личными или даже потомственными. У одного из моих соучеников, Бори Дербаремдикера, дед был статским советником. Если действительным статским (генералом), то Боря стал бы дворянином. Высокие должности часто были сопряжены с отказом от еврейства. Борин дед не отказался, но после революции в число «угнетенных» из-за высокого чина не попал, и его сын с женой – Борины родители – большую часть жизни прожили в Магадане.

Для того, чтобы поступить в институт без рабочего стажа, нужно было официально, через газету, отказаться от родителей. По такому пути пошел Абрам Айзенберг. Думаю, что его родители не возражали. Абрам учился не только в КПИ, но и в консерватории. Бабушке Вере он приходился племянником. Так как фамилия у него была другая, то он стал еще одним жильцом квартиры, с резиденцией в бывшей спальне. Туда же, по легенде, переехал из гостиной кабинетный блютнеровский рояль[29], на котором никто из Рогозовских не играл. Но сам рояль и Абрам еще сыграют роль в квартирной истории.

У прадеда Ноя (Ноеха), переселившегося из Игнатовки на Шулявку, был собственный двухэтажный дом с садом. Дом-то был собственный, но его построили на земле, принадлежавшей городу, что снижало его ценность. Дом я еще успел увидеть, он находился в районе Керосинной улицы, недалеко от п/я 2 – завода автоматики им. Петровского. Дед Ефим (Хайм), как и старший брат Бенцион, жили поблизости, на Шулявке. Дед держал извоз и торговал сеном. Биндюжниками были крестьяне из соседних сел, там же покупалось сено. Ареал торговых связей простирался до Макарова и дальше – нянька папы Кирилловна была из села Грузьске Макаровского района. Где-то в этих местах дед спасался и во время крутых перемен власти – «белые приходют – грабют, красные приходют – грабют». Страшнее всех были сичевики и петлюровцы – те и грабили, и убивали. А сено и кони требовались всем.

Порядок был только во время немецкой оккупации 1918 года. Ленин бестрепетно отдал Украину немцам (а потом, в поисках признания, половину Армении с Араратом и озером Ван – Турции) – лишь бы удержаться у власти и получить «международное» (турецкое) признание. Кстати, Украину Ленин «отдал» немцам еще летом 1917 года. Недавно появились сведения, что «Ленин в разливе»[30] был только в анекдоте, а на самом деле после расстрела июльской демонстрации 1917 года он уезжал в Швейцарию, в которую можно было попасть только через Германию. Там он за поддержку революции немецким Генштабом деньгами и ресурсами на многое согласился, в том числе на сдачу им Украины.

Киевлянам в целом, а евреям в особенности, при немцах (тех немцах) жилось хорошо. Одним из немецких нововведений стал пляж. Раньше общедоступного пляжа в Киеве не было. Состоятельные горожане пользовались купальнями на правом, обрывистом и каменистом берегу Днепра. Немцы поставили на левом, где был золотой песок, грибки от солнца и кабинки для переодевания. С тех пор там киевляне и купались. Правда, для этого нужно было переплыть на «лапте»[31] на другой берег, но это окупалось тем удовольствием, которое могло продолжаться (особенно в выходные) целый день.

Был порядок, нормальные отношения, евреев не трогали. Более того, в связи с тем, что у идиша немецкие корни, евреев легче было понимать, а так как немцы еще и деньги за покупаемые товары платили, то это была лучшая из всех властей (Булгаков их насчитал четырнадцать).

Этим в немалой степени объясняется и трагедия Бабьего Яра. Евреев нелегко было убедить, что немцы уже другие. Старшее поколение помнило их вежливое обращение и то, как они железной рукой пресекали всякие непорядки (воровство, грабежи, забастовки).

А что такое Сталин и борьба за построение социализма в одной, отдельно взятой стране, многие из евреев испытали на себе. Коснулось это и моих родственников, что связано с послереволюционной и посленэповской экспроприацииями.

Мужа моей двоюродной бабушки Хаи – Пиронера – расстреляли в 1918 году красногвардейцы. Пришли вечером, когда семья обедала. Потребовали сдать все ценности и деньги. Вместо этого он, особенно не тревожась, предъявил справку, что ценности уже изъяты. Справка и обед с салфетками и столовыми приборами очень не понравились проверяющим. Его забрали и хлопнули за углом, только позже сообразив, что может и отвечать придется. Не пришлось. Власть тут же переменилась. При каждой смене власти можно было ожидать подобного.

Наконец, после ухода поляков, власть установилась окончательно. А потом начался НЭП.

Как и при всякой перемене правил, евреи приспособились первыми. И те, кто раньше мечтал стать купцами, стали нэпманами. Лозунг Бухарина[32] «обогащайтесь», адресованный крестьянам, они приняли близко к сердцу. Напомню, что в это время быть евреем стало выгодно (угнетенная нация, значит, союзник пролетариата). Мать писателя Юрия Нагибина, столбовая дворянка, спасая вынашиваемого сына и себя, вышла замуж, по совету обреченного любимого, за их общего друга – еврея[33]. Отец Юрия, дворянин, готовил в это время тамбовский мятеж. Нагибин долго считал себя евреем и вел себя из-за раздвоенности личности как русский пьяница, хулиган и бабник.