— Домой, я полагаю, но я не знаю, где он был. Никто не знает. Полиции не удалось выяснить, если они и пытались. Он сказал мне в понедельник вечером, что у него назначена деловая встреча. Он занимался строительными подрядами, как вы знаете. Вышел из дома примерно в половине двенадцатого, обещал вернуться через четыре-пять часов.

— Разве это не необычное время для деловой встречи?

— Не для Бернарда. Он часто принимал людей дома в полночь.

— У вас есть хоть какое-то предположение, где он мог быть той ночью?

Она выразительно покачала головой.

— Нет, я вообще не знаю ничего о его коммерческих делах, и даже сотрудники его офиса, как мне кажется, не знают, куда он ходил той ночью.

Это не выглядело невероятным. Большей частью «Строительная компания Б. Ф. Гилмора» работала по городским и государственным договорам, и такую секретную встречу нельзя назвать неслыханным делом в таких случаях. Политики, заведующие подрядами, редко действуют в открытую.

— Что скажете о его врагах? — спросил я.

— Я не знаю никого, кто ненавидел бы его настолько, чтоб убить его.

— Вы знаете, где живет эта женщина, Кенбрук?

— Да. В многоквартирном доме Гарфорда, на Буш-стрит.

— Есть еще что-нибудь, что вы забыли мне сказать? — спросил я, сделав небольшое ударение на слове «мне».

— Нет, я сказала вам все, что знаю, совершенно все.

Идя по Калифорния-стрит, я копался в памяти, вспоминая все что я когда-либо слышал о Бернарде Гилморе. Я смог припомнить некоторые вещи — оппозиционные газеты имели привычку писать разоблачительные статьи о нем при каждых выборах — но это мне ничего не дало. Я помнил его лицо: неистовый, краснолицый мужчина, который пробил свой путь от носильщика лотка с кирпичами до владельца компании стоимостью в пол-миллиона долларов и прекрасно чувствовавшего себя в политическом омуте. «Хулиган с маникюром», кое-кто называл его так; человек со множеством врагов и еще большим числом друзей; огромный, добродушный, неукротимый любитель пошуметь.

Маловажные подробности дюжины скандалов со взятками, в которых он был замешан, хотя ни у кого не было на него неопровержимых материалов, проносились в моей голове, пока я ехал в центр города, сидя на слишком маленькой скамейке империала трамвая. Потом еще был невнятный разговор о некоем бутлегерском синдикате, чьим главой, как подозревалось, он был…

Я покинул трамвай на Кирни-стрит и вошел в Зал Правосудия. В общей комнате детективов я отыскал О’Гара, сержанта-детектива, ответственного за Отдел по расследованию убийств: невысокого коренастого мужчину, лет пятидесяти, в широкополой шляпе, что носят киношные шерифы, но его маленьким голубым глазкам и упрямой голове этот шутовской головной убор ничуть не мешал.

— Я хотел бы получить некоторую конфиденциальную информацию, касающуюся убийства Гилмора, — сказал ему я.

— И я хотел бы, — вернул он мне мои слова. — Но если вы пойдете со мной, я, пока ем, расскажу то немногое, что знаю. Я еще не обедал.

Шум и гам закусочной на Сьюттер-стрит укрыли нас от любопытных ушей. Сержант-детектив склонился над тарелкой с густой похлебкой из моллюсков и рассказал мне, что он знал об убийстве, знал он действительно не много.

— Один из парней, Келли, был на обходе ранним утром четверга. Он спускался вниз по Джонс-стрит от Калифорния-стрит к Пайн-стрит. Было около трех часов, ни тумана, ни чего подобного, ясная ночь. Келли был примерно в двадцати футах от Пайн-стрит, когда он услышал выстрел. Он быстро обогнул угол, и там лежал умирающий мужчина, тот лежал на северной стороне Пайн-стрит, на тротуаре, посередине между Джонс-стрит и Ливенуорт-стрит. Никого больше не было видно. Келли подбежал к мужчине и обнаружил, что это Гилмор. Гилмор умер, не успев и слова сказать. Доктора говорят, что его сперва сбили с ног, а потом застрелили; у него на лбу синяк, и пуля вошла в грудь наклонно вверх. Понимаете о чем я говорю? Он лежал на спине, когда пуля поразила его. Стреляли стоя в ногах. Пуля тридцать восьмого калибра.

— При нем были деньги?

О’Гар хлебнул пару ложек супа и кивнул.

— Шест сотен баксов, брильянтовые запонки и часы. Ничто не тронуто.

— Что он делал на Пайн-стрит в такую рань?

— Будь я проклят, если знаю, брат. Может он шел домой, но мы не можем выяснить, где он был. Мы даже не смогли определить, в каком направлении по улице он шел, когда был сбит с ног. Он лежал поперек тротуара, ногами к поребрику: но это ничего не значит — он мог перевернуться три или четыре раза, после того как получил удар.

— В том квартале все дома многоквартирные?

— Ага. Там есть проулок, или два проезда с южной стороны; но Келли говорит, что видел оба входа в этот проулок когда прозвучал выстрел, прежде чем он завернул за угол, никто не воспользовался этим путем.

— Полагаете, что выстрел сделал кто-то, кто живет в этом квартале? — спросил я.

О’Гар наклонил чашку, зачерпнул остатки похлебки, сунул ложку в рот и проворчал.

— Возможно. Но мы не смогли доказать, что Гилмор был знаком с кем-либо в том квартале.

— Много народу сбежалось посмотреть, что случилось?

— Не очень. Всегда есть люди, готовые прибежать, если что-то случается. Но Келли говорит, что не было никого, кто выглядел бы подозрительно — обычное ночное сборище. Парни прочесали жильцов соседних домов, но ничего не обнаружили.

— Поблизости стояли какие-нибудь автомобили?

— Келли говорит, что нет. Он не видел ни одного.

— Что думаете об этом деле? — спросил я.

Он поднялся со стула и уставился на меня.

— Мне не положено думать, — сказал он язвительно, — я полицейский детектив.

Я понял, что кто-то устроил ему выволочку, чтоб он не пытался найти убийцу.

— У меня есть наводка на одну женщину, — сказал я ему. — Не желаете прогуляться и поговорить о ней со мной?

— Хочу, да не могу… — проворчал он. — Мне надо быть в суде днем.

В вестибюле многоквартирного дома Гарфольда мне пришлось нажать кнопку с ярлычком «Мисс Кара Кенбрук» несколько раз, прежде чем дверь со щелчком открылась. Я поднялся по лестнице и оказался в тамбуре у ее двери. Дверь открыла высокая девушка двадцати трех или двадцати четырех лет, в черно-белом креповом платье.

— Мисс Кара Кенбрук?

— Да.

Я дал ей визитку — одну из тех, что говорила обо мне правду.

— Я хотел бы задать вам несколько вопросов; можно войти?

— Входите.

Она вяло подвинулась, уступая мне дорогу, закрыла дверь и привела меня в гостиную, которая была захламлена газетами, окурками разного вида, от едва тронутых, до сгоревших до пепла, и разными предметами женской одежды. Она скинула со стула пару розовых шелковых чулок и шляпку, освобождая место для меня, а сама уселась на другой, прямо на кучу журналов.

— Меня интересует смерть Бернарда Гилмора, — сказал я, рассматривая ее лицо.

Его нельзя было назвать красивым, хотя оно имело всё, чтоб таким быть. В нем было всё превосходным: гладкая белая кожа, большие, даже скорее огромные, карие глаза, но глаза были мертвенно-тусклые, лицо было столь же лишенное выразительности, как китайская дверная ручка, и мои слова не заставили ее изменится в лице.

— Бернард Гилмор, — сказала она без всякого интереса. — Ах, да.

— Вы с ним были довольно близкими друзьями, не так ли? — спросил я, несколько озадаченный ее безразличием.

— Раньше были — да.

— Что вы подразумеваете под «раньше были»?

Она лениво поправила локон коротко стриженных каштановых волос.

— Я дала ему отставку на прошлой неделе, — проронила она небрежно, как будто разговор шел о чем-то, что случилось много лет назад.

— Когда в последний раз вы видели его?

— На прошлой неделе, в понедельник, мне кажется — за неделю до того как его убили.

— Это тогда вы порвали с ним?

— Да.

— Поссорились или расстались друзьями?

— Ни то, ни то. Я просто сказала, что решила прекратить наши отношения.