Родители со школьных лет предупреждали Диму, что их помощь в его карьерном развитии будет минимальной, последнее чего бы им хотелось в этой жизни – вырастить иждивенца, не способного к самостоятельной жизни и ответственным поступкам. Хотя отец и очень сильно любил сына, он всегда был предельно строг с ним, изъяснялся очень резко, но при этом емко и откровенно. Родители всегда старались не вмешиваться ни в его личную жизнь, ни в образовательный процесс, ни в его решения о своей профессиональной судьбе. Однако сразу определиться со своей профессией удается далеко немногим. Вот и Дима, поступив в технический институт, на старших курсах начал испытывать необычную для «физика» тягу к гуманитарным дисциплинам. Его тянуло к литературе, диалогу, искрометной и оригинальной игре слов. Именно поэтому, окончив первый институт, он решился попробовать свои силы во втором образовании на факультете журналистики. Для многих студентов годы обучения чаще всего ассоциируются с веселым времяпрепровождением, перезачетами, хвостами и кулуарной руганью преподавателей. Но только не для Дмитрия. На всех предметах он неизменно садился на первую парту, всегда был опрятно одет и отличался сосредоточенностью. Это был своеобразный тактический расчет. Преподаватели замечали молодого активного студента. С третьего курса его назначили старостой. Нельзя было сказать, что он был несказанно рад этому – дополнительные забота и ответственность еще никому не прибавляли интереса, однако статус все же был важен для него – он подчеркивал его авторитет и заслуги. Совмещать учебу с работой он начал еще с восемнадцати лет, внутренняя энергия в нем бурлила и выплескивалась на поверхность подобно лаве извергающегося вулкана. Его задора, заинтересованности и трудолюбия с лихвой хватило бы на нескольких молодых людей.

Своему трудолюбию, трогательной вежливости и необычайной интеллектуальной закалке он во многом был обязан своему деду, Николаю Сергеевичу, который обычно проявлял чрезвычайную строгость в его воспитании, но это была именно та строгость, которой и не хватало большинству его сверстников. Его дед всеми силами чтил память о добрых русских традициях, в чем бы они не проявлялись: в музыке ли, в изобразительном искусстве, литературе и, в особенности, манере общения и культуре речи. Непременными атрибутами его речи были уже порядком подзабытые такие формы обращения и деликатной учтивости, как «Милейшая» или «Глубокоуважаемый». Дима был его единственным внуком и поэтому был постоянно окружен вниманием и заботой деда.

Кроме того, казалось, что и сама природа явно не обделила Дмитрия мужским обаянием и приятной внешностью. «В этих русых вьющихся волосах, строгих бровях, блестящих глазах определенно что-то есть « – говорили его знакомые и друзья. Он умел показать дружелюбие и веселый добродушный взгляд, что, без всякого сомнения, благотворно действовало на любого собеседника.

Любовные же его дела, как в прочем можно было бы догадаться, скрывались подобно самым сокровенным тайнам, за семью печатями и двадцатью замками, а истории амурных похождений в его рассказах менялись то под действием настроения, то по острой необходимости представить свои странствия максимально художественно и изощренно, что невольно, все сильнее отдаляло их от реальных событий. Каким бы странным это не казалось, он по-прежнему находился в процессе внутреннего поиска, как сказали бы психологи, самоидентификации и баланса внутренних душевных сил, а если выразиться простыми словами – он редко был доволен жизнью, все вокруг представлялось ему обыденным, и по этой причине родственники и знакомые часто подмечали, что настроение у него решительно не зависело ни от хороших, ни от плохих новостей. Он столь же редко пребывал в подавленном состоянии духа, сколько и придавался какой-либо, порой даже значительной радости. Вся жизнь представлялась ему чередой томительных ожиданий: закончить школу, поступить в институт, устроиться на хорошую работу, выучить несколько языков, встретить милую сердцу девушку, создать крепкую семью, родить двоих ребятишек.

Все эти планы, все эти нескончаемые «должен», «нужно», «обязательно» не давали ему покоя и заставляли его держаться в постоянном внутреннем напряжении. Лишь хорошо знавшие его люди понимали, что переживания и эмоции в его душе были в несколько раз сильнее тех, которые испытывают, выставляя на показ, другие. Все это заставляло его постоянно пребывать в завуалированном от посторонних взглядов, нервном напряжении: заснуть он мог только в полнейшей тишине, а просыпался и начинал день с невероятными усилиями над собой.

Однако, как бы не беспокоили его эти проблемы, он панически боялся советоваться с кем-либо по этому поводу; психологи представлялись ему в нисколько не меньшем демоническом виде, нежели хирурги или стоматологи.

– Пойдем же быстрее! Смотри как здесь замечательно! – воскликнул Дима, увлекая Лену за собой в парк. Всего за несколько мгновений он поддался незримому, неосязаемому чувству того, что уже где-то видел ее: так сильно знакомым ему казался ее смех, ее движения и голос. Не отдавая душе отчет, его сердце словно ждало эту девушку, а само свидание казалось ему столь ожидаемым, что он никак не мог отделаться от мысли о том, что все, что происходит, решительным образом обязательно должно было бы произойти, словно это было предначертано самой судьбою.

Над их головами проплыла железная кованая арка, и перед глазами предстала сказочная картина: ухоженная, будто руками любящей матери, зеленая газонная трава стелилась вдоль аллеи, высокие и размашистые деревья, вносившие дополнительную, неповторимую красоту, росли по обе стороны дорожек из разноцветных плиточек. Рядом с входом сновали десятки белых голубей, быстро склевывающих разброшенные крошки. За красными круглыми столиками кафе, неспешно потягивая охлаждающие напитки, шумели молодые люди. В воздухе стоял устойчивый запах леденцов и свежескошенной зелени. Все скамейки, конечно же, оказались занятыми. Дима взял ее за руку, и они зашагали вперед сквозь изумрудную аллею из пушистых деревьев и кустарников.

Сначала их разговор получался слегка скованным. Они совсем еще не знали друг друга.

Дима боялся полностью раскрывать все свои сокровенные тайны, Лена стеснялась и была отчасти смущена слишком стремительным развитием их отношений. И все же разговор становился все более оживленным. Лена потихоньку начала чувствовать, чем живет и о чем мечтает Дима. Его душа казалась ей бескрайним космосом, таившим в себе огромную бездну нескончаемых загадок и неизведанных уголков, которые ее так и подмывало исследовать.

– Знаешь, что мне в тебе нравится? – заговорила она после небольшой паузы.

– Что? – Дмитрий вопросительно посмотрел на нее.

– Твоя разносторонность. Наверное, с тобой никогда не бывает скучно!?

– Я стараюсь.

– Откуда все это берется? Вся твоя энергия?

– Сам иногда задаю себе этот вопрос. Наверное, таким родился. Бабушка и дедушка всегда говорили, что у меня скрытый моторчик. Я вечно везде совал свой нос, – он повернул голову к Лене и ухмыльнулся.

Это был его обычный мимический жест, но она поймала себя на мысли, что он чем-то насторожил ее. Ухмылка была очень дружественной и все же чем-то необъяснимо отталкивала ее. Они молчали некоторое время, и чтобы эта пауза не переросла в недосказанность, Лена решила перехватить инициативу в разговоре.

– Раз ты такой разносторонний, как насчет дискотеки?

Дима воспроизвел гримасу сомнения, и теперь уже Лена вопросительно и немного игриво посмотрела на него:

– Неужели трусишь? Никогда не танцевал?

– Нет, что ты! – гордо и напыщенно парировал он, – наоборот, мне очень интересно.

Неизвестно кого он пытался обмануть в этот момент. Для него самого было очевидно, что все его естество противилось любым быстрым ритмичным движеньям, в особенности тем, которые неизбежно практиковались на современных дискотеках. Он всегда чувствовал себя чужим на подобных мероприятиях. В глубине души его раздражало в них абсолютно все: публика, манеры, ужасная музыка, нелепые движения конечностями. Но ему так не хотелось показаться старомодным и выглядеть стариком на фоне этой дышащей жизнью прелестной девушки, что вскоре он все же выдавил из себя: