Основным докладчиком от Управления выступил А. М. Ушаков (интересно, что только рядом с его именем в стенограмме располагаются все регалии: «тов. Ушаков Александр Миронович, канд. филол. наук, ученый секретарь ИМЛИ, маяковед»). Критикуя спектакль, Ушаков последовательно изложил ряд мифов о Маяковском, которым, кстати, должен был следовать не только театр, но и все советское маяковедение.

Итак, что это были за мифы?

Миф 1. Маяковский — певец революции.

«…одна очень важная линия …выпала из спектакля… Маяковский не только певец революции, но он певец социалистической революции. ‹…› Поэма „Хорошо“ — главы 17,19 — являются принципиальными. ‹…› …без этого нет Маяковского, которого мы знаем и который занимает то место в истории нашей культуры и поэзии, о котором мы говорим».

«Послушайте!» За Маяковского — В. Высоцкий

Миф 2. Одиночества Маяковского не было.

«…идея одиночества Маяковского… неправильна, потому что Маяковский в литературной среде не был одинок. ‹…› Были люди, которые ему возражали. Но одиночества Маяковского как такового не было…

Тов. Луначарский очень высоко оценивал Маяковского. ‹…› …были люди, которые понимали и принимали Маяковского. ‹…› Не учитывать этого момента мы не можем — тогда будет другая картина, чем та, которая была».

Миф 3. Революция была переломным моментом для Маяковского. С нее начался новый, лучший период в его творчестве.

«Для Маяковского революция была тем этапом, когда все меняется в его творчестве. ‹…› Вы монтируете стихи различных периодов. ‹…›

Тот образ и те проблемы, которые возникают, создают несколько искаженный образ Маяковского, с моей точки зрения…

Что объективно получается? Существует огромная критическая литература о Маяковском за рубежом, и об одиночестве его говорят. Они сейчас не могут опровергать, что он был поэтом революции, но они говорят, что он был поэтом революции вначале, а затем делал это через силу, и не в этом его искренность поэта выражалась. Мы должны быть очень точными^[681], потому что будут смотреть и читатели, и школьники……я считаю, что в него [в спектакль] нужно внести какие-то коррективы, которые создали бы более точный образ Маяковского, который более точно соответствует действительному образу поэта.

Любимов. Это в Вашем представлении.

Ушаков. Да, я выступаю от своего имени. В противном случае этот спектакль может сыграть негативную роль в том виде, в каком он существует сейчас».

Против «вольного обращения» с Маяковским выступил и М. С. Шкодин:

«Протестую против вольного обращения с Маяковским… ‹…›

Во время диспута-спора с мещанами есть фраза, что Маяковский хочет делать социалистическое искусство, а ему кричат, что у него кишка тонка. Это действительный факт, это относится автобиографически к 13-му году. ‹…› Таким образом, изменяя хронологически, меняя местами вещи, написанные раньше или позже, …мы этим смещаем акценты… Я это отношу за счет вольного обращения, не думаю, что это сделано умышленно…

Любимов. Умышленно, иначе получается, что мы не ведаем, что творим. Мы же не пьяные».

«Не будем пуританами…»

И, наконец, советским представлениям об искусстве не отвечало чрезмерно вольное изображение любовных отношений. Особенно не пришлись чиновникам по душе некоторые сцены из спектакля «Бенефис». Согласно канонической трактовке «Грозы», Катерину следовало изображать не как обычную женщину, а как абстрактный идеал, «луч света в темном царстве». Эту характеристику Добролюбова и процитировал в своем выступлении В. И. Розов:

«В. И. Розов. Теперь мне хотелось бы сделать несколько замечаний. Как мне показалось, театр несколько увлекся сценами любовного плана. И, прежде всего, мне хотелось бы сказать о сцене, когда режиссер Ю. П. Любимов постепенно четыре пары очень живописно раскладывает на полу. Не знаю, правомерно ли, что Катерина… Мы знаем этот образ („луч света в темном царстве“), — и вдруг она лежит рядом с Борисом, и несколько получается, что приземляется образ Катерины, и думаешь: кто же такая Катерина? Такая же баба, как и все остальные?..

Не знаю — правомерно ли это…

Некоторым артистам изменяет чувство меры. Можно это же сыграть, но артисты подчеркивают определенные нюансы, застегиваются, отряхиваются, оправляются. Мне кажется, это несколько пошловато. ‹…› Мне совершенно непонятно, почему вдруг у Кабанихи такая любовная, сексуальная сцена. ‹…› Мне бы не хотелось, Борис Васильевич [Покаржевский], перечислять все эти моменты — они у меня записаны…»^[682]

Замечание Розова повлекло за собой любопытную дискуссию:

«В. Я. Лакшин^[683]. …как Маршак говорил: современный писатель если не будет говорить о самой интимной стороне человеческих отношений, то он будет очень условным писателем. Век совершенно другой. ‹…› Если за этим есть большой пласт настоящих человеческих чувств и отношений, это не беда, это не страшно. В частности, Катерину с Борисом в овраге я воспринимаю как очень чистое и очень правдивое, глубокое человеческое дело. А то, что наши понятия в этом смысле меняются, — я недавно листал старые газеты и напал на интересную рецензию 1865 года в газете „Современная летопись“:

„Эротизм доведен был в комедии 'Воспитанница' и в драме 'Гроза' до самого, казалось бы, крайнего, до самого циничного выражения. Самое смелое воображение, кажется, не могло пойти дальше на пути изображения в искусстве человеческих пороков и страстей. Но талант господина Островского, как видно, неистощим в этом отношении, и в следующей своей комедии он напоминает уже нам маркиза де Сада“.

Отзыв анекдотичный, но он показывает, как с эпохой сдвигается что-то в человеческом понимании и в возможности показать более или менее откровенно любовные отношения. ‹…›

Б. В. Покаржевский. Не будем пуританами, все возможно на сцене в рамках эстетических, но когда мы наряду, допустим, с Кудряшом и Варварой и с Бальзаминовым с Капочкой располагаем в едином ряду Катерину с Борисом, то, вы меня извините, мы не снимаем социальное звучание этого образа, социальную трагедию этого образа. …мне бы хотелось иного обращения с этим образом, который на себе несет большую идейную, социальную и, если хотите, политическую нагрузку в пьесе Островского».

Потери должны быть минимальны

Итак, прогон состоялся и замечания получены. Теперь театр оказывался перед дилеммой: как выполнить предписания чиновников так, чтобы удовлетворить комиссию и одновременно не испортить спектакль. Эта проблема каждый раз решалась по-разному. Но почти всегда приходилось идти на серьезные компромиссы.

Ю. П. Любимов вспоминает: «Работа шла медленно, потому что каждый спектакль сдавался несколько раз. ‹…› Получалось так, что ты на спектакль тратишь гораздо меньше времени, чем на бесконечные сдачи. Во-первых, это унизительно — раз, потом мы теряем огромное количество времени, ведь они дают свои идиотские замечания и говорят:

— Через две недели или через месяц мы будем еще раз смотреть.

Значит, глупо начинать новую работу. Что-то начинаешь править, но так, чтобы не испортить спектакль, опять им сдаешь. Ведь иногда по пять, по шесть раз сдавали»^[684].

Внесенные изменения фиксировались на бумаге. А значит, почти по всем спектаклям существовали списки таких вынужденных поправок. Вот один из них:

«Что сделано по замечаниям (спектакль „Мать“»):

Сокращена деревенская сцена.

Уточнена и сокращена «кадриль».

Переделан финал (дважды).

Сокращены мизансцены с солдатами.

Укрупнены характеры Егора Ивановича и Николая Ивановича.

Вставлен разговор Матери и Саши после суда…

Проделана большая работа с актрисой Славиной по линии эволюции характера Матери.