И раньше сомнения спасали людей. Многие из тех, так же, как они, входили в состав 200-го пехотного полка и вскорости сложили на реке Эмайыги свои головы.

Они не торопились хвататься за горячее и втроем дали деру, сбежали из военного лагеря в Мяннику — заводилой был Рауль, который жил поблизости и обещал спрятать друзей, пока не прокатится война.

Вот тогда-то Лео впервые и встретился с сестрой Рауля Айли.

Девушка словно ждала беглецов, чтобы спрятать и заботиться о них. Она с ходу поняла, что надо делать. Потащила парней в прачечную, приволокла туда кучу одежды, натаскала из поленницы дров, отыскала банные шайки и ковши, велела мундиры тут же сжечь, отмыться от копоти боев и натянуть на себя мирные тряпки. Звучало смешно: мирные тряпки. Однако издалека доносился орудийный гром, и повсюду распространялся резкий смрад пожаров. И все же начиненная надеждами Айли верила, что сейчас, вот теперь, в одну из мягких августовских ночей, должна начаться новая жизнь; едва ли она представляла себе — какая.

Она явно гордилась своей миссией — спасать от смерти людей. Когда шли войны, всегда были в ходу высокие слова и восклицательные знаки, надо думать, что и Айли загорелась, и ей теперь представилась возможность проявить себя сильной и находчивой.

Предприимчивости ей было не занимать.

Переговорив с одинокими старыми людьми, жившими в Нымме на тихой дальней улочке, Айли пристроила каждого спасенного молодого человека в надежном месте. Лео поместили в подполье полуразваленного павильона, в заросшем сорняком и кустарником саду.

Даже самый пронырливый шпик не смог бы догадаться, что в развалюхе, с истлевшей крышей и выбитыми стеклами, под скрипучими половицами находится прекрасный каменный, обшитый досками, подвал, просторный, сухой и чистый. Лео дали ватный матрац, серое солдатское одеяло и подушку от софы и предоставили отсыпаться за все свои бессонные ночи.

Днем Лео разрешалось открывать люк и читать. Айли принесла ему довоенные журналы, пожелтевшая бумага крошилась по краям; Лео читал любовные истории о графах и красавицах и с легкой грустью думал, что его детство и школьные годы остались очень далеко, за огненной стеной. В вечерней темноте Айли приносила скудную еду: сухари, подслащенный сахарином чай в термосе, иногда немного луковых перьев и пару морковок — можно было удержать душу в теле. Лишь после полуночи Лео мог выбираться ненадолго из своего убежища, чтобы размять ноги и воспользоваться упрятанной за кустами сирени уборной.

Всякий раз, когда Айли открывала люк, чтобы спуститься по лестнице в подвал, Лео охватывало неприятное возбуждение. Айли не уставала ждать, ее посещения все удлинялись, может, возник азарт: неужто не сломает сопротивление этой дубины? Если бы в эти безмолвные мгновения блеснул свет, Айли увидела бы мертвенно-бледного и оцепеневшего Лео, на лице которого отражалось глубокое страдание.

Лео даже начал побаиваться приходов Айли. Он не умел выказывать благодарность — было бы уместно одаривать комплиментами и рассказывать веселые байки. Ему бы следовало подогревать ее благосклонное отношение, ведь девушка была избавительницей, Лео находился от нее в зависимости.

Он оказался не в состоянии избавиться от своей скованности. На ее вопросы Лео отвечал односложно, ловил в собственном голосе отчуждение, невольно намекал, чтобы она шла скорее своей дорогой.

Лео внушал себе, что он не совсем нормальный, так поступать с благодетельницей неприлично. Однако преодолеть себя не мог. Темный подвал способствовал рождению воображаемых сцен: сумрачные стены были покрыты непристойными изображениями греховной жизни Айли. Несчетные дезертиры в разных темных норах. Айли по очереди ходит ко всем с сухарями и сладковатым чаем. Никто из мужчин от нее не отказывается, седлают с большой охотой, но Айли никак не может насытиться, ей нужен еще Лео. Когда она приходила, он пытался уловить запахи других мужчин, и в голове начинало шуметь.

Лео отдавал себе отчет, что продолжительная изоляция осложнила его восприятие, однако сознание этого ничего не меняло: все равно появление Айли оставалось для него мукой. Возникали странные рефлексы: стоило Айли, в охотку болтая, шмякнуться рядом с ним на ватный матрас — движения девушки становились все более вызывающими, — и Лео охватывало непреодолимое желание броситься за кусты сирени в туалет.

Наконец настал час избавления. Айли открыла люк и крикнула в подвал, что русские танки вошли по Нарвскому шоссе в город. Казалось невероятным вылезти на свет, слезы так и потекли ручьем.

Вечером они по-человечески сидели в квартире за обеденным столом. Мать Айли опустила на окнах светомаскировку и поставила посреди стола свечу. После воображаемых картин было странно видеть на стенах вполне пристойные, вставленные в рамки картины: пейзажи, цветы, натюрморты. За стеклом в шкафу стояли в ряд книги; сердце Лео почему-то заколотилось, когда он подумал: может, на них лежит еще довоенная пыль. Удивительно, этой квартиры словно бы и не коснулась война, ничто не было запущено: на полу лежал ковер и стол украшали красивые чашки; из хрустальной сахарницы серебряными щипцами брали таблетки сахарина и клали в злаковый кофе. Праздник так праздник. Все смеялись, болтали наперебой, отведали ягодное вино и немецкий эрзац-коньяк, и ни у кого не было желания задумываться о будущем, Лео старался быть дружелюбным и благодарным, целовал ручку Айли и матери, произнес прочувствованную застольную речь, изображал великосветского юнца из выпускного класса довоенной гимназии. Обе женщины с одобрением смотрели на него. Захмелевший и опьяненный избавлением Лео просто блистал остроумием.

Проспав день, они с Вильмутом на следующий вечер отправились в путь. Они заверили любезное семейство в своей непреходящей благодарности, пообещали сделать для них все, если они — избави бог — попадут в беду. В один голос пригласили на отдых в деревню — это вышедшее из обихода слово прозвучало смешно, — но ведь можно было надеяться, что жизнь опять потихоньку войдет в прежнюю колею.

В этот миг они словно бы забыли о разрушениях, человеческой бесприютности, разобщенности семей, об убитых, раненых и о том, что война еще далеко не закончилась.

Известно, что благодарность — это такой груз, от которого стараются как можно скорее избавиться.

Когда они осенью того же года спешно покинули Медную деревню и обосновались в городе, они уже не соблаговолили навестить милую семью. Их с нею и случай не свел. Да ведь всех и не оделишь поклонами, кто в трудные времена протянул тебе руку помощи. Может, они с Вильмутом и не думали столь цинично, скорее ими руководило желание похоронить свое прошлое; разумнее было обрезать нити, связывавшие их с ним.

Жизнь надо было прожить, приходилось держать нос по ветру и подлаживаться к тому, что есть.

В те времена Лео изо всех сил старался влиться в новую обстановку, был занят в основном заботами о хлебе насущном. Как прекрасно уравновешивает человека подстегивающая его забота о хлебе насущном! Как легко преодолимы и другие скромные заботы: чтобы в холод была теплая одежда, имелось бы жилье, куда прийти и уронить на постель уставшее тело.

В те дни Лео не приходилось сетовать на приспособляемость; его организм и в особенности мозг еще не подавали признаков износа, ему удавалось довольно хорошо ориентироваться в повседневной суете. В те времена, пожалуй, легче жилось тем, у кого не было знакомых, друзей и родственников. Человек существует ровно в том умножении, в сознании скольких людей сохранились сведения о нем. Чем более чужой ты был среди людей, тем безопаснее. В те времена кое-кто пользовался сведениями из чужого прошлого, словно козырной картой, и если не хватало порядочности и на первый план всплывала личная выгода или жажда мести, то эти сведения использовались во зло. Поэтому Лео вместо друзей и приятелей предпочитал шапочное знакомство; кивок был, пожалуй, самым безопасным способом общения.

Оставался лишь один неразлучный друг Вильмут.