Помню такой случай. Несколько молодых солдат стали жаловаться на то, что им приходится носить поношенную обувь. Тогда поседевший уже старшина задал им вопрос, знают ли они, что значит слово «Чевколап».

Никто из молодых солдат, конечно, не знал.

И все заулыбались, когда старшина рассказал им, что во время гражданской войны на одном из фронтов так называлась организация, ведавшая снабжением частей Красной Армии лаптями.

Постоянные бои с превосходившим нас в танках и авиации врагом постепенно закаляли дивизию. Изо дня в день накапливался боевой опыт.

Однако для борьбы с танками требовалось не только противотанковое оружие. Необходимо было ликвидировать танкобоязнь, особенно у прибывавшего пополнения. С этой целью в дивизии начали применять «обкатку». Командиры сажали бойцов в вырытые сплошные траншеи, и через траншеи, над людьми, проходили танки. Если танков не было, использовали тракторы. Это помогало войскам избавиться от танкобоязни.

В построении обороны очень скоро пришлось отказаться от «ячейковых» окопов и перейти к траншейной системе. Так подсказывал накапливавшийся боевой опыт. Еще позднее траншейную систему стали сочетать с опорными пунктами.

Наша оборона на промежуточных рубежах становилась все крепче и крепче. К обычным уставным приемам и способам присоединялась солдатская изобретательность.

Западнее Купянска мы нанесли сильный удар по наступавшей немецкой дивизии. У противника были большие потери в живой силе. Мы захватили около ста пятидесяти пленных, двенадцать орудий и обоз с офицерскими вещами. Позже такие трофеи казались пустяками, а в то время и они имели значение для боевого сплочения дивизии.

В этом бою и у нас имелись убитые и раненые. Во время атаки погиб тогда замечательный командир батальона товарищ Александров. Это был смелый офицер. Солдаты его любили. И несмотря на смертельную опасность, они вынесли с поля боя тело отважного командира.

На траурном митинге во время похорон павших в бою солдаты и командиры гневно говорили о злодеяниях фашистских захватчиков, клялись отомстить врагу.

В тот трудный военный год большую часть боев наша дивизия провела на территории Полтавской и Харьковской областей. Тяжело было оставлять эти цветущие области Украины. Особенно близок моему сердцу был Харьков, где я служил перед войной.

За два — три дня до того, как нам пришлось оставить его, я выезжал со своего боевого участка в город для согласования действий дивизии со штабом одного из центральных районов обороны. Неизгладимое впечатление произвели на меня притаившиеся, ожидавшие большой беды городские улицы. Кругом было много горя.

На несколько минут я успел заскочить на квартиру, где жила моя семья. Дома никого не оказалось, однако все вещи лежали на своих местах. Я понял, что жена со своей старой матерью только что эвакуировались, ничего не взяв с собой. Позже мне с трудом удалось разыскать их в Ташкенте.

Вечером 23 декабря неожиданно получил от начальника штаба армии телеграмму с приказом немедленно выехать, имея при себе личные вещи, в Воронеж, в штаб главнокомандующего юго-западным направлением.

Вместе с дивизией я воевал уже около четырех месяцев, и она стала для меня родной. Расставаться с боевыми товарищами было нелегко.

Когда уезжал, проводить меня собрались старшие командиры. Я с опасением спросил их:

— Как же это вы, друзья, а вдруг немец пойдет в атаку?

— Ну, теперь мы его не боимся, — ответили мне, — прошло то время.

Позже эта дивизия стала гвардейской.

Вручение наград солдатам, отличившимся в боях.

По пути в Воронеж проезжал станцию Лиски.

Поезд стоял там долго. Я смотрел на изменившийся облик станции и вспоминал далекий восемнадцатый год.

Здесь, в Лисках, в феврале 1918 года я вступил в красноармейский отряд. Здесь началась моя служба в Красной Армии.

С русско-германского фронта я вернулся домой в конце января 1918 года. Приехал к матери, которая в то время учительствовала в глухой деревеньке Калужской губернии, и оказался в семье лишним ртом — с хлебом тогда было трудно. Попробовал помогать матери в школе, но после перенесенной цинги так ослаб, что ничего не смог делать. К тому же давало знать о себе отравление газами на фронте в августе семнадцатого года.

Но все-таки нужно было как-то доставать хлеб.

Мой земляк, не раз уже ездивший в «хлебные» районы страны, предложил мне отправиться с ним «за компанию». Несколько дней мытарствовали в теплушках поездов и наконец добрались до станции Лиски. В то время эта узловая станция была центром борьбы с контрреволюцией на юге.

В Лисках все бурлило. Разгружались многочисленные эшелоны, маршировали отряды красноармейцев, слышались песни. В тупиках стояли вагоны с наименованием различных формирований и штабов. На некоторых вагонах с красными звездами были просто написаны фамилии командиров отрядов.

Тут же шныряли мешочники.

Кипучая жизнь прифронтовой станции ошеломила меня. Медленно бродил я среди штабных вагонов и с любопытством читал сделанные на них надписи. На одном прочел: «Штаб отрядов по борьбе с белобандитами». А рядом красовался плакат: «Мешочники — дезорганизаторы снабжения страны хлебом».

Я знал, что лучшие люди России сейчас сражаются с врагами молодой Советской республики, отстаивая завоевания Октября. Душой я был с ними и в то же время оказался в числе «мешочников».

Стало стыдно за себя и, подхлестываемый этим чувством, я вошел в вагон штаба. В дверях столкнулся с человеком, который назвался командиром отряда. Я сказал ему, что хочу служить в Красной Армии, попросил принять в отряд. Мое заявление командир выслушал доброжелательно и приказал тут же все оформить.

Так я стал красноармейцем.

Борьба оврагами революции была нелегкой. Вскоре я уже принимал участие в боях с белогвардейцами под Павловском, Бобровом, Богучаром, хутором Медвежьим.

…Многое мне напомнила станция Лиски. И когда поезд тронулся, я долго стоял у окна вагона, не замечая мелькавших за окном полей, не слыша стука колес, — мысли унесли в прошлое.

Но вот паровозный свисток вернул к действительности— приближался Воронеж.

На следующий день меня приняли Маршал С. К. Тимошенко и член Военного совета Н. С. Хрущев. Я получил назначение на должность командующего 13-й армией Брянского фронта. Это было в конце декабря.

Заканчивался тяжелый сорок первый год.

В руках гитлеровцев оказались самые хлебородные земли страны, целые районы хорошо развитой, передовой индустрии. Многие миллионы советских людей томились под пятой фашистских оккупантов. А враг продолжал угрожать захватом новых территорий, новыми разрушениями.

Зима в тот год стояла морозная, снежная. С трудом я добрался до штаба фронта, располагавшегося в Ельце. Представился командующему фронтом. Он рассказал мне о положении дел в 13-й армии.

Не задерживаясь, я выехал в Ливны, где находился армейский штаб.

От Ельца до Ливны — километров сто двадцать. Это был путь недавнего мощного наступления советских войск.

Повсюду вдоль дороги виднелись разбитые немецкие танки, артиллерийские орудия, автомашины. Среди брошенной врагом боевой техники встречалось много исправных машин. Значит, противник отступал поспешно, неорганизованно.

Как я потом узнал, здесь были разгромлены 45-я и 134-я пехотные дивизии Гитлера.

Глядя на это безмолвное свидетельство нашего успеха, я как бы читал боевую историю 13-й армии, знакомился с ее первыми грозными наступательными действиями. Здесь, на этом клочке земли, нашли отзвук общие удары по врагу под Ростовом-на-Дону и под Москвой, похоронившие миф о непобедимости фашистских войск.