— Твоё величество, ты звал меня?

— Звал, Дхаути. Ты, конечно, спал?

— Всякий воин перед битвой должен спать.

Фараон улыбнулся, у глаз появились весёлые морщинки.

— Это мне в упрёк?

— Фараон — не просто воин. У него иные заботы… Он отдаёт приказания, которые мы выполняем, ему нужно их обдумать. Быть военачальником легче.

— Ты думаешь?

— Уверен в этом, твоё величество.

— А если фараон сам участвует в битве?

— Всё-таки воин он только во вторую очередь, твоё величество.

Тутмос задумался, искоса поглядывая на открытое, добродушное лицо Дхаути. Он помнил этого военачальника совсем юношей, ещё в дни царствования Хатшепсут. Тогда Дхаути негодовал, потрясал кулаками, воздевал к небу руки, говорил о жалкой участи, которую влачили при Хатшепсут люди военного звания. Теперь он был спокойнее, рассудительнее, но в иные моменты в нём проглядывал тот молодой воин, у которого чесались кулаки при взгляде на разряженных царских любимцев.

— Что ты думаешь о Кидши?

— Мои лазутчики говорят, что это крепкий город.

— А его поверженный правитель[105] готовится к обороне?

— Поверженный правитель Кидши уверен, что стены его защитят. Запасов в городе достаточно.

— Воды много?

— Много, твоё величество.

— А ров, окружающий крепость, глубок?

— Да. Он будет понадёжнее, чем ров Мегиддо.

Тутмос улыбнулся, довольный воспоминанием.

— Тот ров был хорош, но я весь его заполнил трупами ханаанеев, и они разбухали от воды и становились источником болезни для тех, кто отсиживался в Мегиддо. Моё войско болезнь тогда пощадила… Но не хотелось бы доводить до этого, Дхаути. Семь, восемь месяцев осады — это слишком уж долго! Земля в окрестностях Кидши, конечно, прокормит нас, да и своих запасов достаточно, но лучше было бы захватить город штурмом.

Дхаути гордо выпрямился, поднял правую руку, как будто собирался принести клятву.

— Мы к этому готовы, твоё величество. Осадные лестницы наготове, и щиты крепки.

— Новобранцев много?

— Много, твоё величество. Но иногда они бывают очень полезны, полезнее опытных воинов.

Тутмос изумлённо поднял брови.

— Новобранцы полезнее? Чем же?

— Они очень боятся своих начальников, на их спинах ещё свежи следы от побоев, и они бросаются вперёд с тем отчаянием, которое иногда стоит опыта и умения. Первая туча стрел обрушится на них.

— А многие ли останутся в живых после этого?

— Немногие. Но если первый бросок будет удачен и они доберутся до стен, опытным воинам, идущим вслед за ними, будет легче.

— Но если они побегут, Дхаути?

Дхаути улыбнулся почти снисходительно.

— Кому же хочется получить сто ударов пальмовыми розгами? После такого немногие выживают, лучше уж сложить голову в бою.

— Это верно… Сколько их, новобранцев?

— Около трёх тысяч.

— Значит, если в живых останется тысяча, это будет хорошо?

— Очень хорошо, твоё величество.

Тутмос поднялся, встал и военачальник, но фараон остановил его жестом, а сам прошёлся по шатру, замысловато огибая центральную деревянную колонну, словно очерчивал извилистый путь Мехен[106]. Дхаути знал эту привычку фараона — когда он думал о чём-то важном, то не мог усидеть на месте.

— Хорошо, а если Кидши взять не удастся?

— Тогда повременим, твоё величество.

— Что значит — повременим?

— И в его окрестностях можно найти немало добычи. Если, например, продвинуться ближе к горному хребту…

— Брать мелкие города?

— Они тоже очень богаты, твоё величество. Десяток таких городов стоит Кидши.

— Как ты не понимаешь! Дело не только в богатстве, дело в том, что… — Тутмос даже ударил рукой по колонне. — Ты что, не знаешь, как надоел мне этот правитель Кидши? Хлопает в ладоши в такт с Митанни, а этого уже более чем достаточно! Пока не поставлю его на колени, не успокоюсь! Жив Кидши — жив клубок змей, которые вечно будут шипеть под ногой Кемет. Расплету их и растерзаю поодиночке, но для этого надо разрубить самую большую и хитрую, Кидши. Поэтому город должен быть взят!

Дхаути с беспокойством взглянул на фараона.

— Только умоляю тебя, твоё величество, не приближайся к стенам! Вряд ли кто-нибудь из них встретит нас за пределами города, все они будут оборонять стены. А ты сам знаешь, что стрела, пущенная сверху, и даже камень…

Тутмос досадливо поморщился.

— Может, хоть ты не будешь напоминать мне об этом, Дхаути? Довольно с меня божественных отцов! Ваши предостережения изматывают меня больше, чем самая изнурительная битва. Не будет больше времён Мегиддо! Тогда вы опасались несуществующей ловушки, а я говорил вам, что ханаанеи не посмеют отступить от древнего обычая и напасть на нас прежде, чем мы спустимся в долину. И я оказался прав! А вы до сих пор не перестали осторожничать и вечно нашёптываете одно и то же, словно женщины! Даже Меритра при расставании не сказала мне столько предостерегающих слов, сколько вы!

— Но ты оставил её беременной, твоё величество. Только беременной… Наследник ещё не родился.

— Хватит! — Тутмос в гневе потряс кулаком перед самым лицом военачальника. — Это тебя не касается! Твоё дело — штурмовать Кидши, а не заботиться о моём наследнике! Защищайте меня, не оставляйте одного в гуще врагов, как сделали подлые воины вечноживущего Секененра, и ни к чему будут лишние слова и заботы! По-твоему, я настолько глуп, что полезу на крепостную стену? Это с голоса проклятой Хатшепсут вы поёте, что я неумён, и учите и предостерегаете меня, как мальчишку! Я царствую тридцать лет, и хотя она похитила у меня почти двадцать, пора вам понять, что я делаю всё, что хочу, и на троне и в бою!

Дхаути молчал, испуганный и пристыженный этой вспышкой ярости. Он поднялся и стоял, опустив голову и руки, как провинившийся школьник, и Тутмос, взглянув на него, расхохотался.

— Недостаёт только плети в моей руке! Но теперь-то ты понял, Дхаути? Там, в столице, мне не дают проходу божественные отцы и чати, а здесь я привык дышать свободно, ходить не оглядываясь! Я ещё не забыл, как вы учили меня уже после Мегиддо, и ваши уроки пошли впрок — теперь я знаю, что моя твёрдая воля способна сокрушить даже ваше упрямство! Ты успокоишься, если узнаешь, что я не собираюсь бежать впереди новобранцев и первым взбираться на крепостную стену? Хорошо! А теперь иди, до рассвета есть ещё немного времени. Правда, ночь слишком душная, хорошо тем, кто устроился на ночлег в своей колеснице. Клянусь священным именем Амона, иногда жалею, что я не простой воин! Иди, Дхаути, а я пройдусь ещё по лагерю, мне уже не уснуть. Позвать ко мне начальника моих телохранителей!

Воины тоже страдали от духоты и насекомых, но привычка к лишениям закалила их и сделала более стойкими, чем их начальники с золотыми ожерельями на груди. Они спали, ворочаясь во сне, но всё-таки спали, и только некоторые сидели у костров, тихо переговариваясь. При приближении фараона они вскакивали и падали ниц, уткнувшись лицами в землю, и лежали так, не смея взглянуть на живого бога, пока он не проходил мимо. У одного костра шёл яростный спор — ещё молодой воин со свежим шрамом на лбу спорил с пожилым, почти стариком.

— А я тебе говорю, что моя Сит-Амон купила этого раба задешево, потому что два круга серебром[107] и две полотняные одежды за такого крепкого и мускулистого парня — это ничтожная цена! Уж она кое-что понимает в хозяйстве и не стала бы брать лежалый товар, как ты! У этого раба умелые руки да ещё ум в придачу, лучшего слуги в доме нет у самого господина Исеси, писца, самого богатого на нашей улице! Что ты-то понимаешь в хозяйстве, глупый человек? За все годы службы не нажил земли, а твоя старуха, верно, не разумнее плода пальмы дун!

— Вот и получается, что ты глупец, Пепи, раз так ругаешься и злишься! — насмешливо сказал старик. — Эта твоя Сит-Амон переплатила по крайней мере целый круг серебра, да и то только потому, что у этого раба, верно, лицо покрасивее, чем у тебя, да есть ещё кое-что, что любят держать в руке, но не называть вслух! Присмотрись-ка внимательнее к своему великолепнейшему слуге, когда вернёшься из похода, да ещё попробуй несколько месяцев обойтись наложницами и не прикасаться к своей Сит-Амон, и увидишь, что будет!