— Ты поговори! — угрожающе сказал Пепи, надвигаясь на старика.

— А ещё лучше, Пепи, загляни-ка ты под ту самую сикомору, под которой когда-то валялся со своей Сит-Амон, и если своими глазами не увидишь, порасспроси-ка деревце, оно тебе кое-что расскажет!

— Вот сейчас изобью тебя палкой, сын гиены!

— Посмей только! Прижму тебя к земле, как щенка, и не посмотрю на твою землю и твой дом со слугами, заставлю тебя вспомнить, что когда-то моя палка ходила по твоей спине! Вместо того чтобы ума набираться…

Ни старик, ни оскорблённый Пепи не успели привести в исполнение своих угроз, потому что фараон подошёл совсем близко и они в испуге бросились на землю, словно сметённые порывом ветра. Тутмос, слышавший кое-что из их разговора, рассмеялся, улыбнулся и Рамери, узнавший спорщиков, с которыми когда-то вместе пил вино у такого же походного костра.

— Слушай, старик, — сказал Тутмос, — если завтра увижу тебя среди тех, кто первым взберётся на крепостную стену, получишь не одного, а сразу двух рабов, да ещё рабыню в придачу. И у тебя, — обратился он к молодому воину, — будет возможность привести домой ещё одного красивого раба, отраду твоей Сит-Амон. Поняли? — если увижу на крепостной стене!

Смущённый Пепи забормотал слова благодарности, не отрывая лба от земли, старик молчал. Тутмос усмехнулся и пошёл дальше, сопровождаемый безмолвным Рамери. Небо на востоке уже начало бледнеть, и предрассветный ветерок принёс наконец в лагерь живительную прохладу.

При первом взгляде на крепостные стены Кидши можно было понять, что самый стремительный штурм разобьётся, как волна, об этот серый камень. Войско стояло в нерешительности, ибо всякому, даже новобранцу, было ясно, что бросившегося вперёд ждёт верная смерть — лучники на стенах Кидши стояли наготове. Казалось, город усмехается кривой усмешкой старых, немного покосившихся, но прочных ворот, до которых было ещё так далеко. Лазутчики донесли, что стены прочны со всех сторон и нет ни малейшей лазейки, способной помочь осаждающим. Перебраться через ров по уже наведённым лёгким мосткам не представлялось особенно трудным, но ханаанеи, видимо, и не рассчитывали на ров — основная сила была не в нём, а в крепостных стенах. Если бы удалось отвлечь внимание врага… Однажды, осаждая один из городов к югу от Мегиддо, Тутмос приказал запалить огонь вокруг него, сжечь окружающие его поля, и жители, охваченные ужасом, воззвали о пощаде уже из этого огненного кольца и сдали город, но теперь уже победителям нелегко было до него добраться, и Тутмос понял, что огонь не слишком надёжный союзник. Он уже направил угрожающее послание правителю Кидши, сделал это, скорее подчиняясь обычаю, чем надеясь на успех, но в ответ получил лишь хвастливое уверение в том, что Кидши, а особенно его крепостные стены, готовы с почётом встретить именитого гостя. Хотя имя сокрушителя Мегиддо внушало ужас многим ханаанским царькам, правитель Кидши ещё не сталкивался с Тутмосом лицом к лицу и храбрился, что, несомненно, вселяло мужество и в сердца его подданных. И всё же Тутмос подошёл к стенам Кидши так близко, что мог уже разглядеть не только лучников, но и жрецов с курильницами, возносящих моления Баалу[108]. Что ж, отступать было нельзя. Да и поздно было — уже запели боевые трубы…

Дхаути и Себек-хотеп рассчитали правильно — ряды меша, состоявшие на четверть из новобранцев, ринулись вперёд стремительно, ошеломляя врага быстротой и свирепостью этого натиска. Они преодолели ров в считанные минуты и бросились к стенам Кидши, хотя вражеские стрелы и дротики косили их ряды беспощадно. Тутмос видел, что многие из них не умеют прикрывать голову и грудь щитом, позволяют стрелам беспрепятственно поражать их в лицо, и всё же ни один не повернул назад, воины перескакивали через трупы убитых товарищей и бежали дальше, словно обезумевшие животные пустыни. Вот уже кое-кто из них добрался почти до самых стен, должно быть, среди них был и молодой Пепи, мечтающий об увеличении богатства, воины тащили осадные лестницы, лёгкие и прочные. Вот уже двинулись следующие ряды меша, состоящие из более опытных воинов, они двигались не так быстро, но гораздо увереннее, не только уклоняясь от стрел, но и не без успеха посылая вперёд и вверх стрелы из своих луков. Защитники Кидши были заняты осадными лестницами; одна из них, как тяжёлая виноградная гроздь, уже рухнула на землю, несколько воинов с другой уже почти достигли вершины стены, но и она рухнула на землю, похоронив большинство осаждающих, а немногие живые со стонами выползли из-под её обломков, как полураздавленные мухи. Тутмос смотрел, не появится ли на стенах сам правитель, но преисполненный гордости царь не удостаивал защитников города лицезрением своей особы и, как полагал Тутмос, вряд ли даже наблюдал за обороной крепостных стен. Они не любят шума и крови, эти напыщенные ханаанские царьки в пёстрых одеждах, их уши, отягощённые золотыми серьгами, не любят криков и стонов умирающих, руки, благоухающие розовым маслом, не знают тяжести меча. Тутмос велел своему верному колесничему Неферти подъехать поближе, надеясь, что его вид воодушевит воинов. В осадном бою колесницы были не нужны, и царская колесница сразу обратила на себя внимание не только воинов Кемет, но и лучников Кидши. Первая же стрела, пущенная со стены, зазвенела, ударившись о борт колесницы. Тутмос только презрительно покосился на неё и натянул свой большой лук, его стрела оказалась удачливее — один из воинов Кидши упал, поражённый в грудь.

— Вперёд, храбрые руки! Вперёд, многочисленные руки[109]! Моё величество с вами, с нами благословение великого отца моего Амона!

Ещё одна лестница рухнула наземь, но в рядах лучников Кидши видны были уже значительные просветы. И тогда со стен полетели камни, не менее опасные, чем стрелы. Мелькнули и фигуры темнокожих воинов, вооружённых метательными палками и пращами, — их искусство было знакомо Тутмосу, в его войске тоже были отряды кушитов. Один камень, брошенный со стены, сбил с ног военачальника Хети, просвистевшая вслед за ним стрела ударилась о щит, который держал Неферти.

— Твоё величество, назад!

Крик Дхаути, подбежавшего к колеснице, потонул в шуме осады, но военачальник мог бы и не кричать, фараон и сам понял, что поддался опасному упоению боя. Но разворачивать свою колесницу на виду у врагов? Тутмос соскочил наземь, бросив через плечо изумлённому Неферти: «Разворачивай колесницу!» Прежде чем воин опомнился, Тутмос уже выпустил несколько стрел из своего лука, Дхаути встал рядом с ним, закрывая его щитом.

— Твоё величество, назад! Разве ты не видишь, они притащили чан с кипящей смолой, сейчас в нас полетят горящие стрелы!

— Если боишься, убирайся!

— Твоё величество, ты хочешь попасть в руки врагов?

Тутмос не понял смысла этой глупой фразы — как он может попасть в руки врагов, если все они за стенами Кидши? Но Дхаути знал, что говорит, он видел, что ворота Кидши приоткрылись и выпустили отряд копьеносцев, который стремительно обрушился на осаждающих и, отогнав большую часть меша от стен, приготовился преследовать их. Вероятно, военачальники Кидши, окрылённые неудачными попытками врага взять штурмом крепостные стены, сочли возможным не только обороняться, но и нападать, попытаться превратить оборону в стремительный натиск и неудачную осаду — в поражение. Тутмос уже понимал и сам, что стен не взять, но не думал, что правитель Кидши может решиться на такой дерзкий шаг. На мгновение он растерялся — нет-хетер не были готовы к бою, они стояли за рядами копьеносцев.

— Дхаути, приказываю нет-хетер идти вперёд! Пусть разомкнутся копьеносцы…

— Твоё величество, поздно! С юга движутся колесницы ханаанеев, это союзники Кидши, сейчас кольцо сомкнётся! Нужно отступать!

— Отступать?!

Не только с юга подвигались вражеские войска — совсем близко послышался конский топот, ханаанеи подвигались к подножию горного хребта, вся равнина была уже заполнена ярко горящими на солнце колесницами. Войско Кемет не было готово к бою на открытом месте, внезапная вылазка воинов аму[110], прекрасно знавших здешние места и умеющих стремительно набрасываться и мгновенно рассыпаться, повергла в смятение даже таких опытных военачальников, как Себек-хотеп и Амон-нахт. Более того, опасности подвергалась сама жизнь фараона, неосторожно вырвавшегося вперёд и отрезанного от остального войска. Дхаути раньше, чем Тутмос, понял опасность сложившегося положения.