— А он их даже слушает. И лучшего кесаря в этой Империи не может быть. Может прийти только худший. Ты знаешь, о ком я...

   — Мы семь лет сражались, как львы, против Империи за свободу!

   — За свою свободу. А не за то, чтобы Империи вовсе не было. Вы же всюду отгораживаетесь от людей, словно прокажённые! И думаете, что ваш бог вас избрал. Для чего, интересно? — Аполлоний сжал ладонью высокий лоб. — Боги, Светлые боги! Как много в Империи обездоленных и как мало способных восстать не то что за человечество — за самих себя! Всё здесь отравлено рабством — души, мысли, книги... И магия тут бессильна: она не может сделать людей хуже или лучше. Вот почему я так приглядываюсь к варварам. Может быть, дракона одолеют те, кто не привык жить под его властью, дышать его ядом...

   — Я вырос на Боспоре и знаю варваров. Те, что живут в северных дебрях, слишком миролюбивы, не могут защитить даже себя. А те, что на юге, особенно степняки — жестоки, алчны и легко перенимают пороки в городах...

   — А где-то между теми и другими — такие, как Ардагаст и его племя.

   — Ты думаешь, учитель, они смогут сокрушить Рим?

   — Сейчас нужно хотя бы остановить его. Если вернётся Нерон — снова начнутся завоевания.

Ещё один человек наблюдал в это время за походом росов через магическое зеркало. То был Клавдий Валент, темноглазый иерофант в чёрной с серебряным шитьём хламиде. Он по-прежнему посмеивался, зная, что удача суждена вовсе не царю росов. Маг тоже происходил с Боспора и полагал, что хорошо знает сарматов и прочих варваров, как и людей вообще. В Империи, казалось бы, можно было изучить всю мерзость и глупость, на какую способен человек. Но сердце иерофанта всё больше стискивала тревога. Из росов, обычного сарматского племени, падкого до набегов и гульбы, стремительно вырастало что-то большое, сильное и опасное, а главное, непонятное — для Клавдия Валента и ему подобных.

Дружина росов шла в глубь Уральских гор. Вишвамитра, считавший настоящими горами лишь родные Гималаи, только посмеивался. Не было тут ни таких громадных обрывов, ни таких бурных рек, ревущих в глубоких ущельях. Не сияли на вершинах недоступной белизной снежные шапки. Лишь вонзались в небо острые верхушки елей и пихт, словно бесчисленное войско леших-копейщиков обступило незваных пришельцев. Вершины же самых больших гор были и вовсе безлесны. По словам аргиппеев, там и пасли свои стада могучие аримаспы.

Дики и безлюдны были горы. Редко где попадалась охотничья избушка или шалаш. А для охоты тут было раздолье. Вдоволь добывали росы и лосей, и оленей, и тетеревов. Били волков, рысей и росомах, подбиравшихся ночами. А столько соболей, куниц, белок не видели в своих лесах даже венеды. Лишь грозный лесной хозяин — медведь — не уважил гостей, потому как успел завалиться в спячку. Реки и озера изобиловали рыбой. А ещё росло тут дерево с голубой хвоей, напомнившее Хилиарху ливанский кедр. Кедром его и прозвали росы, хоть по-аргиппейски оно звалось иначе. И были у этого дерева орехи, маслистые и на редкость сытные и вкусные. Нет, только ленивый да неумелый не прожил бы в этом краю!

И люди тут когда-то жили, а не только забредали поохотиться. То и дело попадались заплывшие, заросшие, но всё ещё глубокие ямы. Как говорили аргиппеи, здесь добывали золото и медь арьи, которых привёл сюда Урал, победитель дэвов. Но что стало с этим племенем, аргиппеи толком не знали. Одни считали арьев своими предками. Другие говорили, что арьи сгинули: сами себя в землянках похоронили, когда пришли в горы аргиппеи. Но все были согласны, что арьи стали подземными духами, а потому в их старых копях лучше не рыться — не то вместо золота безвестную смерть найдёшь. Если только ты не в дружбе с арьями, а ещё лучше — с подземным Змеем-Полозом, чей след — золото, и с Хозяйкой Золотой горы. Хозяйка эта — богиня могущественная, но своенравная. Любит смелых людей, а не любит трусливых и жадных. Ей подвластны грифоны, что ищут и хранят золото. А главный враг её — Ваю, владыка Злой горы.

С боязливым почтением отзывались аргиппеи о рахманах — жрецах арьев. Эти мудрецы тоже удалились в подземный мир и там, в озарённых волшебным светом пещерах, хранили древние знания. Иногда они являлись и предсказывали будущее, но только самым праведным людям, и не всякий мог увидеть и услышать рахмана, даже стоя рядом. А ещё говорили: перед самым концом света выйдут арьи и жрецы их из-под земли с великими сокровищами и великой мудростью.

А вот лешие здесь были какие-то странные: одноногие, однорукие, ещё и одноглазые. Шишок таких уродов только в Карпатах видал, да и туда их чёрные друиды привели. А здешние — верно, из той же кривой своры, что и аримаспы. Ты их зовёшь по обычаю выпить медку, закусить, а они — в лес подальше. Не иначе доносят Злой горы хозяину. Несколько раз замечали ветряных дэвов, что с воем проносились над верхушками елей куда-то на восток. Тоже не к добру... А водяные пери здесь такие же, как родные днепровские русалки: молодые, красивые и проказливые. Останешься один в лесу — норовят заманить к реке поближе. Охотишься за лебедями, а они вдруг обернутся целой стайкой длинноволосых красавиц — да в воду.

Поздним вечером на берегу Инзера отпраздновали день Огня-Сварожича. Невесёлый это праздник: с этих пор ночь становится длиннее дня. В этот день старшие братья, Вечерник и Полуночник, убили Даждьбога-Колаксая. Сначала его златогривого красного коня, потом его самого. Завидовали рождённые в ночи рождённому вместе с утренним светом. Особенно после того, как не им, а ему дались солнечные дары. Но если уходит из земного мира Солнце — остаётся его брат Огонь. Разведи его, накорми, не дай угаснуть — и не будешь говорить: Тьма и Зло в мире правят, такое уж нынче время. Время оно такое, каким ты сам его сделаешь.

Вот и горит над рекой костёр, и льёт в него из Огненной Чаши золотистый мёд сам нынешний Солнце-Царь. Род его — от великих царей сколотов-пахарей, а тех — от самого Колаксая. Рядом читает молитвы Вышата, а он из рода великих жрецов племени авхатов, чей предок — Вечерник, которого величают Липоксаем, Горой-Царём. А наливает мёд в Чашу дреговицкий княжич Всеслав, чьё племя, когда-то звавшееся траспиями, Ардагаст вывел из припятских болот на прадедовские днестровские земли. Их предок — Полуночник, он же и Арпоксай, Глубь-Царь. Теперь они зовут себя по-сарматски хорватами — «солнечным племенем», в знак верности Солнце-Царю росов.

Грызня племён, измена и чванство вождей некогда погубили Великую Скифию. Но сейчас потомков тех вождей собрала у священного костра могучая сила Огненной Правды. И потому никто из полутора сотен лучших росских воинов, проникших в сердце Урала, не ждал от другого ни предательства, ни трусости. Не водится такого между воинами Солнца.

А лес обступил дружину кругом — тёмный, угрюмый, недобрый. Холодный ветер раскачивал верхушки елей, раз за разом бросался на костёр. Священное пламя изгибалось, как дерево под ветром, металось, но не гасло. Вспыхивали красные огни глаз — чаще по одному, рвали тишину зловещие крики — не звериные и не человечьи. Уродливые косматые тени появлялись между стволами. Но не могла нечисть найти дорогу в души людей, согретые святым огнём. Никто в страхе не молился ей, не обещал жертв, а лесовики-нуры ещё и посылали во всякие негожие места.

И всё же сердца росов тревожно сжимались: если и Даждьбога-Колаксая настигла смерть, то что же станет с нынешним Солнце-Царём, сыном смертных? Не в эти ли дни кончатся подвиги Зореславича, не станет ли последним самый далёкий и священный его поход?

Но вот окончилось жертвоприношение, Вышата с Пересветом взялись за гусли, разом ударили по струнам, и царь росов, выхватив меч и акинак, пошёл в пляс. Сильный, ловкий и быстрый, он то подпрыгивал, потрясая оружием, то шёл вприсядку. А вокруг него степным ветром носилась, скрещивая над головой два клинка, Ларишка. Вот так же плясали они этот древний арийский танец в честь Солнца-Митры десять лет назад в страшных пещерах Гиндукуша. С тех пор тела их не утратили гибкости и силы, а души — отваги. И так же весело и молодо было лицо Ардагаста с лихо закрученными золотистыми усами, и тем же дерзким огнём сверкали раскосые глаза тохарки.