И вообще, больше всего она была похожа, как я внезапно осознал, на любимую фарфоровую куклу Элис. Те же золотисто-рыжие волосы, та же кожа, те же губы. Ах, Элис. Если бы ты осталась со мной тогда. Если бы.

- Жалость к прошлому - удел слабых, – внезапно сказала девушка и протянула мне один наушник. – Хочешь послушать?

Я аккуратно взял из тонких пальцев наушник и всунул в ухо. Я думал, это будет какой-то рок или на крайний случай Evanescence, но мне в уши полилась классическая музыка. На мой удивленный взгляд девушка ответила:

- Это Моцарт (прим.автора:ха-ха, а вы думали Дебюсси «Лунная Соната»? У данной мелодии есть смысл.)

- А-а... понятно. – Боже, она вся состоит из противоречий: одежда и внешность, предпочтения и высказывания.

- Внешность - не самое важное, - сказала девушка, видимо, заметив мой внимательный взгляд.

- Ну да, конечно, - подумал я, разглядывая кукольное личико попутчицы. Интересно, а ресницы у нее наращённые? Да и на лице, наверное, тонна штукатурки. Ну не может быть у современной девушки такой цвет лица. Представляю, сколько проблем она ей доставляет.

- Даже странно, в человеке так сильны стандарты. Красота для девушки становится проблемой только в двух случаях: когда ее нет и когда нет ничего, кроме красоты. А привлекательность ценится естественная, – с этими словами девушка провела рукой со светло-сиреневым маникюром по лицу и показала мне ладошки, демонстрируя полное отсутствие макияжа.

- Ты что, мысли читаешь, - нервно хмыкнул я.

- Только те, что относятся ко мне, - без тени улыбки ответила Роксана.

- И зачем ты сейчас мне это рассказываешь?

- У меня есть причины на это, к тому же почему бы не рассказать о наболевшем случайному попутчику. Так ведь часто бывает, сядешь в купе к незнакомому человеку, да и расскажешь ему всю свою жизнь, - весело сказала девушка, сохранив, однако, серьезность в глазах.

И я вдруг почувствовал, что могу рассказать ей все, что меня тревожит, от чего просыпаюсь ночами в холодном поту. Во мне будто кран открутили, и я, захлебываясь словами, стал выкладывать все горести и повинности этих четырех лет, как на исповеди. Про мучившие меня кошмары, про подсознательную радость и адреналин, когда удавалось убегать из-под носа у полиции, и про депрессию после каждого такого подъёма. Как впервые чистил квартиру и чуть не попался, как приютил Саймана - про все неудачи последних шести месяцев, но больше всего про родителей и про Элис. Сколько боли я им доставил, как они за меня волновались, когда не появлялся ночами, связавшись с компанией старше меня. И как не захотел ехать с ними к озеру, устроил истерику и, даже не попрощавшись, забежал в свою комнату, не реагируя на просьбы Эл выйти и спокойно все обсудить. Она всегда была мудрей меня, моя маленькая сестренка. Мудрей и послушней.

Во время рассказа моя рука нашла тонкую руку Роксаны и сжала ее. Я смотрел ей в глаза, но будто проваливался сквозь них в какой-то другой мир. Глупо, но мне на секунду показалось, что вид рядом с дорогой за спиной у девушки становится ярче, на секунду, но все же.

Не знаю, сколько я говорил: час, десять минут, полдня. Наконец я закончил и только теперь заметил, с какой силой сжимаю хрупкое запястье девушки. В другой руке она комкала салфетку, которой, как я теперь понял, вытирала мне пот со лба.

Я же чувствовал себя, как после затяжной болезни: очищенным, но вялым, как вареная макаронина.

Оглядев салон автобуса, я вдруг понял, что остальные пассажиры меня будто не слышали и продолжали заниматься своими делами.

Вдруг я почувствовал шевеление в ногах. Опустив наконец глаза вниз, я обнаружил, что перевозка Саймана с не кошачьим упорством бьется мне в ноги. Открыв клетку, я вытащил кота и прошептал:

- Не вздумай мне тут исполнять песню раздраженного кота. Животных вообще нельзя возить в автобусах.

Но кот, не обращая ни малейшего внимания на мои слова, лез к Роксане. Наконец я его отпустил, и этот предатель устроился у девушки на коленях и стал тихо мурчать, будто он не гроза всех котов и собак окрестных районов с разорванным ухом и кучей шрамов , а сиамская кошечка с хозяйкой - божьим одуванчиком

Роксана наклонилась над Сайманом и что-то ему сказала. Я различил лишь несколько гортанных звуков неизвестного мне языка. Потом она подняла на меня глаза и… улыбнулась. У меня было чувство, что эта искренняя, хоть и немного усталая улыбка поставила заключительную печать на этом моем периоде жизни.

Тут только я заметил, что глаза девушки уже не яблочно-зеленые, а темные, виридиановые по краям и миртовые, почти черные ближе к зрачку, на лбу и на крыльях носа блестят бисеринки пота, а пальцы, гладящие кота, немного дрожат.

- С тобой все нормально?– обеспокоено спросил я.

- Да… Сейчас все отлично, - легко улыбнулась девушка и мягким движением убрала у меня со лба прилипшую прядь волос.

- Краска никудышная. Небось сам в туалете автовокзала красил? – спросила она и что-то пробормотала себе под нос

- Что? А, черт, действительно, - усмехнулся я, разглядев темный след у Роксаны на пальце.

Девушка усмехнулась и опять потянулась к сумке. Достав блокнот с простым карандашом и какую-то книгу, она начала рассеяно чертить грифелем по бумаге.

А Сайману, все еще лежащему у нее на коленях, казалось, было абсолютно все равно, что на него что-то положили. Я в который раз поразился: мне он бы быстренько объяснил все правила кладки каких-либо предметов на кошачью шкуру путем расцарапывания предмета неудобств. Здесь же он просто замурчал и невозмутимо перевернулся на другой бок.

Мы молчали. Голоса остальных пассажиров звучали фоновым шумом, а вокруг нас таинственным образом стало тихо. Оглядев ближайшие кресла, я с удивлением заметил, что даже гиперактивная дамочка на соседнем ряду замолкла и начала читать книжку, а ее непоседливый сын затих, наверное, впервые, я посмотрел на часы, впервые за пятнадцать часов.

Секундочку, получается, я проговорил с Роксаной шесть часов. Неудивительно, что она так устала. Я украдкой посмотрел на девушку и отметил, что здоровый цвет лица к ней вернулся, руки больше не дрожат, а глаза… я уже ничему не удивлялся, человек ко всему привыкает. Глаза Роксаны остались темными, но тонкие линии, идущие от зрачка к ободку, стали четче и загорелись ярко-зеленым и золотым. Выглядело это, мягко говоря, странно, будто в зеленый бархат вшили золотые нити, будто от черного солнца отходили тонкие лучики желтого и лаймового цветов. Девушка почувствовала мой взгляд и опять мимолетно улыбнулась.