Сержант уже уходил, когда Марсело, прежде чем его снова водворили в камеру, крикнул ему вдогонку:

— Так не забудьте сделать радио погромче, чтобы мы послушали выступление.

— Зачем тебе слушать это дерьмо? Все, что он говорит, — сплошное словоблудие. — И сержант Паломо повернулся к Марсело спиной, всем своим видом показывая, что данный вопрос его мало волнует.

— Смотри-ка! Так и сказал? — удивлялись мы, услышав рассказ Марсело.

— Карамба! — насмешливым тоном произнес доктор Мадрис. — Он не уважает даже собственного президента республики.

— Молина со своими доверенными людьми сел в лужу, — добавил Валье.

Снизу, где находились жандармы, доносилась лишь музыка, и послушать выступление мы не смогли, так как и они его не стали слушать.

В сентябре, в самый критический период конфронтации между правительством и оппозицией, лейтенант Гарай предложил мне выступить в одной из телепередач.

А было это так.

Однажды пришел Гарай и ласково обратился ко мне:

— Слушай, а почему бы тебе не выступить по телевидению? Это легко. Конечно, если хочешь, мы все уладим. А? Что скажешь? Как тебе эта мысль? Ты выйдешь и обратишься к своим товарищам. Ну же, только скажи «да» — и мы все быстро устроим, вот увидишь.

Я не ответила, и он продолжил:

— Передача будет организована специально для того, чтобы ты обратилась к своим товарищам, дабы они вместо вооруженной борьбы против правительства поддержали бы проект аграрных преобразований и усилили борьбу против землевладельцев, этих правых, которые не хотят перемен, выгодных огромному неимущему большинству. Как тебе это нравится? Ваше движение ты этим не предашь. Если ты действительно борешься за благополучие сальвадорцев, у тебя будет возможность способствовать этому. Знаешь ли ты, сколько семей выгадают от первой части проекта? Тысячи! Тысячи таких, которым сейчас негде сеять, смогут делать это уже на будущий год. Так ты выполнишь свой долг. Затем твое «дело», так же как и твоих товарищей, мы передаем в суд, и через пару месяцев ты будешь освобождена за недостаточностью улик.

Я немного помолчала, а потом отрезала:

— Нет!

Это означало бы для правительства, что оно добилось успеха, так как появление на телевидении члена подпольной организации (что, кстати, уже практикуется в Бразилии, Аргентине, Уругвае, Венесуэле и других странах), выступающего в поддержку его проекта «народного» закона, привело бы к деморализации левых сил и потере ими авторитета у масс, а также свидетельствовало бы о высокой эффективности государственною аппарата, что помогло бы правительству в приобретении новых буржуазных союзников. Акция подобного типа, проведенная режимом, использовавшим слабость, неуверенность или предательство какого-нибудь подпольщика, была бы прекрасным пропагандистским маневром, ибо речь шла о признании и публичном раскаянии представителя левых сил на фоне благих намерений правительства изменить положение в стране.

Рядовые полицейские мусолили эту же тему: «реформам, которые правительство и полковник Молина хотят провести, противятся толстосумы», «эти сукины дети совсем зажрались и не хотят уступать».

То, что они так говорили, объяснялось просто: это вдалбливали им начальники, дабы внушить, что справедливость — на их стороне. Иногда в шутку полицейские говорили нам, что, если случится попытка государственного переворота и Гвардия подвергнется нападению, нам выдадут винтовки с тем, чтобы мы сражались рядом с ними, поскольку этим оружием мы пользоваться умеем.

Правительство хотело показать свою эффективность в борьбе против партизанского движения, во-первых, чтобы в такой трудной ситуации избежать угрозы со стороны левых, а, во-вторых, чтобы доказать землевладельцам, что главная опасность исходит оттуда, а не от правительства. Следовательно, необходимо прекратить разногласия между собой, дабы ринуться сообща на главного врага — партизан.

Поэтому в разговорах или на допросах все чаще высказывалась возможность того, что наши дела передадут в суд. Чтобы склонить нас к сотрудничеству, они даже обращаться с нами стали лучше. Как-то предложили повозить нас на частных машинах по улицам Сан-Сальвадора, чтобы посмотреть — может, встретим случайно кого-нибудь из товарищей и выдадим его. Я наотрез отказалась, хотя Валье настаивал, чтобы я согласилась на такую поездку — «все равно ты же не думаешь никого выдавать, а так и они останутся довольны, и у тебя будет шанс, что кто-нибудь из товарищей тебя увидит и узнает, что мы живы». Валье всегда искал оправдание своим поступкам — больше всего он, мол, беспокоится о том, чтобы товарищи узнали о нас. Полицейские же утверждали, что, как только все будут схвачены, они передадут наши дела в суд, и на этом наше пребывание здесь закончится.

Однажды, когда я отказалась в очередной раз, Кастильо сказал мне:

— Ты зря не хочешь сотрудничать с нами. За это тебя стоит наказать. Мы здесь, в этом отделе, работаем более эффективно, чем все органы безопасности, вместе взятые. И знаешь почему? Сейчас тебе объясню. Национальная гвардия насчитывает две тысячи человек, Национальная полиция — тысячу пятьсот, Финансовая — тысячу двести и Таможенная полиция — тысячу. В общей сложности пять тысяч семьсот человек в органах безопасности плюс все внештатные сотрудники, которых мы имеем, итого в нашем распоряжении находится одиннадцать тысяч человек. Здесь же, в этом подразделении, у нас есть то, чего нет у других: мы имеем Валье, а он стоит больше, чем все люди органов безопасности. И ты знаешь почему? Потому, что он знает всех вас лично, в лицо. И готов поехать с нами, когда мы захотим, но сейчас нам это еще не нужно. Так что вы сидите в большой луже. Понимаешь?

От услышанного у меня похолодело все внутри.

Правительство рассчитывало привлечь избирателей так называемым проектом аграрной реформы — «Законом об аграрном преобразовании Сальвадора», но поддержала его только группа финансистов, да и то лишь отдельные семьи, такие, как семья Пома. Другие же были против, а некоторые из членов семьи де Сола даже присутствовали на совещаниях Аграрного фронта. Устраивали совещания в своих департаментах и губернаторы-землевладельцы, такие, как, например, губернатор Ауачапана. Так что система союзников правительства разваливалась с каждым днем, и это создавало для него большую угрозу. Во второй половине сентября его и без того отчаянное положение ухудшилось еще больше.

И так продолжалось до первых чисел октября, когда землевладельцы уже просто пригрозили походом на Сан-Сальвадор. Тогда правительство вынуждено было пойти на переговоры с представителями Аграрного фронта и Национальной ассоциации частных предприятий, результатом которых явилась практическая отмена Закона об аграрном преобразовании Сальвадора.

Вся бравада правительства во время его так называемой кампании защиты условий жизни народа и попытки завоевать у него поддержку оказались тщетными, и оно уже не знало, как оправдать свое отступление. А ведь Молина, по словам тех же полицейских, которые верили полковнику, заявил, что «он умрет, но не отступит».

Проведя во Втором отделе Национальной гвардии столько времени, сколько провела я, будучи похищенной, познаешь безжалостные методы, которые используют репрессивные органы для поддержания власти господствующих классов. Здесь я, так же как и другие похищенные, увидела, что такое практика государственного терроризма.

При такой практике никто из сальвадорцев не вправе считать себя в безопасности, ибо самый неожиданный факт может сделать его подозрительным в глазах этих зловещих стражей капиталистических порядков. Вот несколько убедительных примеров того, как действуют эти церберы при случайно возникшем подозрении. Факты, которые я привожу ниже, имели место в разные моменты моего заточения.

У полицейских есть архив на людей, попавших под подозрение, среди которых находятся лица, схваченные в Национальном университете, когда репрессивные органы ворвались и заняли его совершенно незаконным образом. Большое число студентов, преподавателей и служащих попали в списки подозреваемых лишь за то, что находились в этот день на территории университета. Быть в подобных списках означает подвергаться опасности, ибо в один прекрасный момент этим цепным псам может вздуматься похитить человека, и тогда он бесследно исчезнет. В этом архиве есть групповая фотография руководителей университета: ректора, деканов и других, выглядящих истощенными и изможденными вследствие плохого обращения, — фото было сделано незадолго до того, как их выслали в Коста-Рику.