— Раненая, кровью истекает.
— Все равно — не положено!
— Что тут у тебя? — гаркнул смутно знакомый голос, и караульный вытянулся по струнке и без запинки выложил кому-то, паннам не видимому:
— Две всадницы, пане, внутрь просятся. Одна ранена.
— А ты что?
— Пущать на положено, говорю.
Войт Шеляг, который любливал сам по нескольку раз за ночь проверять бдительность караульных, взглянул на прибывших и возопил, наградив подчиненного подзатыльником:
— Да ты, никак, сбрендил, дурень!!! Это же панна Меланья, она на ловитвы приезжала! Ты хоть знаешь, кто ее опекун?.. Отворяйте немедля!!!
Караульщики засуетились и спустя несколько колодежек пропустили путниц в город.
— Смиреннейше прошу простить несмышленость моих людей, панна, — с удивительным для лесного жителя обхождением извинялся Шеляг. — Сейчас твоей спутнице окажут...
— Ничего мне не нужно, кроме кровати или, на худой случай, охапки соломы, — с кряхтением выпрямляясь, проворчала Ежка.
— Я соврала про разбойников для достоверности, — добавила Меланья. — На деле же мы отбились от оборотня и на нас его кровь, во что не каждый может поверить.
— От оборотня? — брови пана войта так и взлетели в удивлении. — Хм...Ну что ж... Воистину, отваге наших женщин могут позавидовать иные мужчины... Не хотите ли, в таком разе, присоединиться к придворному панству, которое сейчас собралось ужинать? В резиденции, думаю, найдется пустая комната...
"А нет — так кого-то выселим", — повисло в воздухе.
— Нет-нет, не нужно, — поспешила откреститься Меланья, помотав головой. — Я бы желала до поры сохранить наше пребывание здесь в секрете, скажите это своим людям... Нет ли у вас небольшой свободной избушки или хатки где-нибудь подальше от резиденции?
— Хатки? Дражайшая барышня, их у нас нет вовсе: недостатка в дереве, слава Богу, не имеем. А касательно избушки... есть одна, правда, прохудившаяся немного, но никем не занятая, — парень сегодня с последними добровольцами на фронт ушел, никто не успел вселиться. — Теперь недосказанным осталось "с причудами знати не спорят", но Меланья настолько утомилась, что ей совершенно не было дела до произведенного на войта впечатления.
— Покажите. Мы заплатим.
— Да что вы, какая плата, — шутливо отмолвил Шеляг. — Я вам помогу, а достопочтимый пан писарь когда-то — мне...
Вот каким был этот человек, имеющий очень приблизительное представление о бескорыстии.
Взяв у одного из караульных фонарь, Шеляг лично проводил панн до избушки за покосившимся плетнем, находившейся довольно далеко от церкви и резиденции.
— Лошадок ваших можете в сарай поставить... Вон колодец, ведра и другая полезная утварь в сенях... Может, вам служанку?.. Как хотите. Аккуратно, пожалуйста... — войт вошел первым, подал руку каждой женщине поочередно, помогая одолеть высоту порога. В Меланье шевельнулось чувство благодарности — после долгого, почти непрерывного перехода в седле болело все от ступней до копчика, и без помощи она могла разве что переползти через порог.
В избе стоял дух прохлады и сырости: подпол, верно, подтапливался. Но все же, чего утаивать, жилье пребывало в довольно приемлемом состоянии. Сквозь заставленные всякой всячиной крошечные сени прошли в единственную комнатку, служившую зараз и передней, и опочивальней, и кладовой. В полумраке виднелись лавки и стол в красном углу, печь, полати. К стенам были прибиты массивные деревянным полки, на коих поблескивала оловянная посуда.
— А хозяин не против заселения чужих в его обитель? — спросила, осмотревшись, Меланья.
— Некоторые из ушедших, в основном холостяки, до возвращения передали избы на мое попечение, разрешив вселять беженцев. — Шеляг оставил фонарь на столе, прошелся по скрипнувшим половицам и вынул из двух оконных проемов бычьи пузыри, впустив в дом теплоту летней ночи. — Снедь и прочее можно приобрести на утреннем рынке. Если хотите, могу прямо сейчас обеспечить вас необходимым.
— Я буду вельми признательна, ежели вы принесетnbsp;е немного еды на первое время и что из одежды, можно немудреной, селянской.
— Несколько колодежек.
Войт откланялся, а Меланья, спохватившись, что Ежки давно не слышно, обнаружила наставницу сидя заснувшей на лавке. Хорт свернулся у ее ног. Чтобы не последовать их примеру до прихода Шеляга, вещунья тщательней осмотрела избу. Нашла на печке сложенные одеяла, а под ней — ухват и пасюка, который без боязни приподнялся на задних лапках и с любопытством поглядел на временную хозяйку, шевеля усами. Меланья для порядка шуганула его и отдернула выцветшую занавеску. В закутке за ней стоял широкий низкий ларь, что-то вроде ступени для влезания nbsp;— Венчай! — спокойно приказал жених Евдикаю. Во время обряда руки и голос священника дрожмя дрожали, язык заплетался и не слушался. Перстни надевались под набат. Наскоро поцеловав Меланью, Зоек нырнул в толпу испуганных гостей, крича:
— Вот, — Шеляг вернулся с набитой сумкой, положил ее на стол. — Вы уж извините, коль не подойдет...
— О чем речь, перестаньте. Мы и так вам очень благодарны.
— Если что понадобится, ищите меня. У себя я либо ранним утром, либо поздним вечером.
Они пожелали друг другу спокойной ночи, Меланья заперлась и, не заглядывая в сумку (переодеваться все равно не было сил), попыталась растолкать Ежку, чтобы она легла на печь, где было б удобнее. Но наставница спала столь крепко, что молодая женщина решила просто уложила ее на лавку; сама же потушила фонарь, забралась на полати и, только смежив очи, мгновенно уснула.
Вот так, после путевых злоключений, стоивших одной жизни, Меланья исполнила данное мужу обещание.
III
Мало не припеваючи зажили панны в пуще. Градоуправитель старался во всем им угодить; никто, кроме него и караульных, которым под страхом казни наказано было молчать, не знал о пребывании в Жувече опекаемой писаря.
Во второе утро — первое проспали — женщины купили одежу, нарочито простую, которая выделялась только тем, что была неношеной, с иголочки. Знакомясь с соседями, имен не скрывали, но утаивали связь с двором. Чтобы их не выдала речь, позволяли себе ругаться и говорили просто, без витиеватости. Это возымело эффект: жители, более тяготеющие к селянам, нежели к горожанам, держались с паннами запанибрата. Парочке человек панны показались знакомыми, но тем и в голову не пришло перебирать в памяти женщин из прибывшей на ловитвы знати.
Вестей с фронта ждали с жадным нетерпением, тем больше, что в пущу они доходили с промедлением. Неприятель стоял под столицей, и оттуда уже не могли слать голубей, ибо ни одна птица не уходила от выстрела. Новости передавались из уст в уста, и тот, который счастливо добирался до Жувеча, непременно приносил с собою известие.
Ранее, чтобы не задерживаться под каждой добротной стеной, горельский вождь Эрак оставлял тясячу-другую человек на осаду, а с основной частью войска шел к столице. Только воинство отходило достаточно далеко, отряды Потеха, подкравшиеся незаметно, как лисы к курятнику, объединялись и почти сразу освобождали города единым и неожиданным наступлением со всех флангов. До того дошло, что вражьи солдаты боялись на колодежку прикорнуть. В их рядах пошел поговор, будто это сам лядагский Бог мстит, давая любимцам легкие победы. Прознав такое дело, горожане и не помышляли о сдаче, оборонялись остервенело и верили в приход подмоги.
У Меланьи сердце болело за Зоека и Стольника. Тяжко поддавалось описанию ее тогдашнее состояние: спокойствия не было, хотя и тревоги — тоже. Душа, как ненароком влетевшая в избу синица, стремилась покинуть узилище. Молодка готова была сносить любые тяготы и опасности, лишь бы видеть мужа каждый день... Но так же, как птица, душа ее билась в хаотичных порывах о стены, не смекая, где выход. Отделившую от Зоека дверь закрыл здравый смысл: молодая женщина понимала, что только ее не хватает на фронте, помнила, каким выдалось путешествие до Жувеча, и не то что не решалась — не позволяла себе даже думать о сем.
