— Можно ли скоротать в вашем обществе вечер, достопочтимые панны?

Сердце Меланьи будто рухнуло с обрыва, стоило ей заслышать голос Васеля.

— Заходи, пан, — отозвалась Осоня, — тут никто не будет против твоего общества.

— Благодарю, — Васель с доброжелательной улыбкой пристроился на лавке у печи. — Вы так славно поете, я даже заслушался.

— Да что вы, — с притворным недоверием отвечала Осоня.

— Правда-правда.

— Не хотел бы ты, в таком случае, спеть с нами?

— Не откажусь! Что петь будем?

— Знает ли пан "Летящую тройку"?

— Отчего же не знать, знаю...

— Тогда... — Осоня откашлялась и затянула, Васель и бабка поддержали:

Лети, моя тройка гнедых лошадей,

Лети, разгоняя с дороги людей,

Вези меня, тройка, скорее, быстрее,

Вези меня к той, что сердцу милее.

Она так горюет, не ест и не пьет,

Песнь свою без меня не поет,

Лети, моя тройка, скорей,

Сердце болит, так стремится к ней!

Сердце болит — стремится к ней!

Лети, моя тройка, скорей!

На середине песни Меланья начала тонко подпевать, изумленный Васель замолчал, и только последние слова пели все вместе, даже дед отозвался с печи своим скрипучим голосом.

— Какая, все же, красивая эта песня, — сказал Васель, обратив взгляд на окно.

— И верно, — согласилась Меланья. Она давно сложила руки на коленях, напрочь забывши про пряжу.

Помолчали. Бабка и мать несколько раз многозначительно переглянулись и снова вперили очи в работу.

— До того как вклинится в ваше общество, — снова заговорил Васель, — я ходил на конюшню посмотреть лошадей. Одна из трех дядиных, Соловка, подарена мной на его сорок пятую зиму. Славная кобылка, можно сказать, у меня на руках росла... Возвращаясь в дом, удивился: на дворе метет так, что кабы совсем не занесло дороги до завтра.

Осоня хотела было ответить, но не успела, — дочь, смущаясь, словно прочла ее мысли:

— Рады будем, ежели вы погостите у нас подольше.

Васель в знак благодарности почтительно склонил голову.

— Рад бы и я погостевать подольше в вашем радушном доме, однако про дела нельзя сказать, что они не убегут...

— Господь Благодатный решит, убегут твои дела или... того... не убегут, — вставила бабка.

— Правильно. Человек предполагает, Виляс решает, — кивнул Васель.

Утомленная дневными событиями, Меланья поднесла руку ко рту, скрывая зевание. Дед тихонько всхрапнул на печи.

— Давайте-ка пойдем спать — время недалече от полуночи, — сказала Осоня, — а под метель так хорошо спится.

— Верно, верно, — согласилась бабка, сворачивая пряжу и укладывая ее в корзинку. — Спокойной ночи вам всем.

— И тебе также, матушка, — прихватив свечу, Осоня обняла сынишку, и они первыми покинули кухню. Вслед за ними вышли молодые люди.

— Сладких снов вам, панны, — поклонился Васель Меланье.

— И вам, — ответствовала девушка.

Все разошлись по комнатам, Осоня задула свечу, и последний огонек потух в пасечниковых окнах.

***

Васелю не спалось. Все казалось, что из темноты глядят на него рысьи глаза. Силуэт панны живо являлся перед глазами, а на лице слышалось ее дыхание. Время за дневными воспоминаниями летело быстро, уже клонилось к утру, а молодец этого совершенно не замечал. Мнилось, что только недавно лег почивать. Две мысли попеременно кружились в голове — что он, похоже, влюбился, и что такой панночки на всем белом свете с колдовством не сыскать.

— Дядя! — наконец не выдержал Васель. — Дядя, вы спите, что ли?.. Хотя, с чего бы вам бодрствовать?..

Сморенный вином и наливкою, Стольник и вправду крепко спал. Не дождавшись ответа, Васель встал с кровати и долго тормошил дядьку за плечо. Наконец, Стольник, всхрапнув, пробудился. Спросонья он не понял, где находится и чего от него хотят.

-А-а, отцепись, вражий сын, скажи князю, что я умер...

— Дядя, это я.

Стольник приподнялся на локте, потер глаза и спросил сквозь зевок:

— Кто — я?

— Васель, кто же еще...

— Самому не спится — другим не мешай. — И Стольник развернулся к стене.

— Дядя! Вы мне одно скажите и можете спать: Меланья просватана?

— Какая Меланья?

— Как какая? Крестница ваша.

— А-а... стало быть, просватана, как же...

— Правда просватана?

— Сказал ведь... — предаваясь в объятия сна, пробурчал мало чего соображающий Стольник и снова вскоре засопел.

Убитый известием Васель до третьих петухов стоял столбом у дядиной кровати.

Наутро Осоня еле добудилась Вороха, а Стольник, на удивление быстро проспавшись, встал сам. С изумлением воззрился он на бледного, словно больного, Васеля. О ночном вопросе племянника он не помнил, как не помнил совершенно и того, что на него ответил.

— Что с тобой, дружок? Почто печальный такой?

— Ничего... — вздохнул купец, пригладив рукой буйные кудри. Признаваться дяде в том, что он так расстроился из-за его слов, совершенно не хотелось.

— А может, ты от холода девичьего такой отмороженный?

Васель, не отвечая, натянул сапоги, набросил поверх рубашки кафтан и вышел, не задерживаясь в передней, на крыльцо.

Осоня и помогающая ей Меланья накрывали на стол. Увидев молнией проскочившего мимо Васеля, Меланья уронила чарку.

— Меланьюшка, а и вправду — не переняла ли ты братову хворь? — обеспокоенно спросила мать.

— Все в порядке, матушка. — Не отводя глаз от двери, девушка присела и стала ощупью искать упавшую чарку.

На крыльце вчерашнее действо снова вспомнилось Васелю, причем столь ярко, что он словно обезумел — ударил кулаком по стене и уткнулся в бревна лбом, качая головой да приговаривая:

— Почему, почему...

Купец медленно сошел со ступеней и заходил по расчищенной к дому дорожке, думая, как теперь быть и каким образом выбросить из головы просватанную панну. Само собою объяснилось вчерашнее поведение Меланьи. Но почему не сказала сразу, что у нее есть жених?

Васель не чувствовал холода, кровь прилила к его лицу, которое горело теперь нездоровым румянцем.

Тут Осоне зачем-то понадобилось кликнуть служанку и она, высунувшись наполовину из-за сенешней двери, завидела кумовского племянника.

— Пан Васель, идите в дом, промерзнете ведь! — и, позвав найманку, женщина скрылась.

Но Васель будто и не услышал ее слов, все не было его и не было. Осоня обратилась к дочери:

— Сходи-ка во двор да вынеси пану Васелю полушубок, а то, как бы он не замерз. И скажи, что пора садится за стол.

— П-полушубок? — пролепетала девушка. Стоило одному слову поднять в голове памятные колодежки, и так то и дело будоражащие мысли, — и горячая волна прокатилась по ней.

Но делать было нечего, и девушка вынесла Васелю полушубок. Кровь уже отлила от купеческого лица, губы побелели, а на щеках играла синева. В очередной раз повернувшись от ворот к дому, он увидел Меланью совсем рядом и остолбенел. Девушка с таким ласковым лицом протянула ему полушубок, что молодой купец забыл обо всем на свете. Смутившись, Меланья стремглав убежала, а одевшийся Васель некоторое время глядел ей вслед, после чего спохватился, что гостю негоже заставлять себя ждать.

Утреннее застолье прошло тише, нежели вчерашнее дневное: мужчины не пили, а только опохмелялись и заедали рассол мочеными огурцами, вследствие чего было меньше шуток да прибауток — вчера вино развязало языки.

Васель, не зная удержу, все так же вскидывал на Меланью взгляд, но уже много реже по сравнению с днем вчерашним; кроме того, раз встретившись в ним взором, Меланья, прежде чем потупиться, заметила такую кромешную тоску в темных очах, что у нее сердце облилось кровью. "Печалится... Не из-за того ли, что вчера я была строга к нему? А как же было мне иначе себя вести, Господи!" И девушка сама начала снова искать встречи с его глазами, и как бы спрашивала, глядя на него и слегка хмурясь, что произошло. Однако ответа не было, Васель только кусал губы, едва сдерживая себя, чтобы не умчаться сию же колодежку, попытаться хоть бьющим в лицо ветром немножко разогнать тоску. Поднималась неимоверная боль в груди. Ежели бы только дядя не сказал ему, что крестница просватана...