Баргас был одним из тех, на ком держалось сопротивление. Ему было около шестидесяти лет, и он с самого начала состоял в сопротивлении. С Джоном он был знаком ещё с тех пор, когда тот ещё нёс службу в рядах вооружённых сил Земли. Баргас сам определился в разведку, естественно с разрешения Гарвича, когда сопротивление начало набирать обороты – внедрение резидентов в различные службы, выпытывание тайн агентами в непринуждённых беседах и под действием барбитуратов6 он выполнял всегда на удивление грамотно, так же, как и его сотрудники, которых знал только он и сам Джон. В своё время, когда Азур начал экспансию и оккупацию, Хуго признался Джону, что в прежней, доазурской жизни, он был приставлен к нему как соглядатай особого отдела вооружённых сил, но сейчас, когда вооружённых сил уже нет, и некому докладывать о всех его действиях, он готов послужить Земле в открытую. У него остались связи и агентура, и он может их использовать. И разве Джон мог упустить такой шанс? Несмотря на свой солидный возраст Баргас держался, что называется, как огурец – он был всегда спортивен и моложав, строен и молод лицом. Издалека могло показаться, что ему всего лишь сорок – его лицо, геометрически правильное и идеальное с точки зрения эстетики, совершенно не знало морщин. От природы высокий и русый, он только сейчас начинал седеть, но это, опять, происходило так же гармонично, что добавляло ему шарма и импозантности.

Клайфтону было тридцать, от силы тридцать пять лет – Погорельский не знал, сколько точно. Это был мужчина среднего роста, чуть выше Яна, с тёмно-русыми волосами, круглым лицом и густой растительностью на лице. Лицо ничем не выделялось, и когда Ян увидел его в первый раз, несколько лет назад, он боялся, что не запомнит его. Но, к счастью для Погорельского, всё было не так.

Клайфтон использовался Джоном как боевик, так же, как и Ян, и, так же, как Погорельский, неоднократно приглашался Гарвичем на важные совещания руководства Лиловых и своим голосом мог влиять на принимаемые решения. Видимо, этому способствовала его крайняя полезность и рассудочность, которую он проявлял в различных сложных ситуациях. Ян знал лишь один раз, когда Клайфтон позволил себе упустить нити происходящего, но тогда Погорельский принял полевое руководство операцией на себя, и не выдал Эндрю. Тот остался ему благодарен и более никогда не проявлял слабости и не позволял эмоциям взять верх. Кроме того, Клайфтон имел собственные счёты с азурцами – его родители, так же, как и мать Погорельского, были вывезены на закрытую производственную планету, а брат погиб в одной из стычек с «эсбэшниками». Клайфтону было за что мстить.

Ян воспринял их присутствие спокойно, а вот у мужчин его появление вызвало волнение в сердцах – до сего момента они не знали последнего члена своей кампании. Лиловые фамилию «Погорельский» обычно произносили с придыханием – он практически был живой легендой для всего сопротивления. А сейчас, когда в течение года после трагического успеха на космодроме «Идальгер» о Яне практически не было слышно, все решили, что «тот самый Погорельский» уже и умер, и только связные знали, что он жив, раз регулярно забирал шифровки из указанного места. Казалось, он обладал какой чертовской магией. Разработать боевую операцию так, чтоб она была идеальной – пожалуйста. Выжить там, где практически это невозможно, и спасти партнёров – пожалуйста. Высказать своё неодобрение на решение Джона – на это Погорельский тоже был горазд. Он был единственный, чьё внутренне хладнокровие позволяло напрямую указывать Гарвичу, что он не прав, причём Погорельский делал это таким образом, что Джон ни разу не усомнился ни в своём собственном лидерстве, ни в верности Яна. Кроме того, способности Яна к телепатии и мастерское владение телекинезом в сочетании с каким-то потусторонним спокойствием, граничившим с цинизмом, заставляли всех членов сопротивления относить самого Яна к области неизведанного. За свои экстрасенсорные способности Погорельский получил подпольную кличку «Шаман».

На самом деле Гарвич долго искал такого человека, как Ян. Когда они встретились – Яну тогда было всего шестнадцать лет – Джон понял, что нашёл его. И никогда не отпускал его далеко. Гарвичу был нужен именно такой человек, приближенный к центру: с альтернативным взглядом на вещи, имеющий свою твёрдую убеждённость и смелость в её проявлении, чёткую позицию, грамотность в решении поставленных задач, уверенность в бою и принятии решений. К тому же Ян никогда не претендовал на место Джона – для Гарвича это был просто подарок судьбы: соратник, обладавший таким же талантом руководителя никогда и ни при каких условиях не требовавший для себя привилегий, каких-то мест или должностей. Всё, что нужно было Погорельскому от своей деятельности – свобода землян. И сегодня, в час, когда от людей, руководителей центра и приближённых, требовалось принять решение – остаться в деле или отказаться от своей работы – Ян выбрал первое. Но Гарвич никогда бы не позвал Погорельского, если б не был на сто процентов уверен в том, что он согласится. Его твёрдая интуитивная уверенность в Яне Погорельском не подвела его и на этот раз. И Ян был с ним.

Гарвич поднял голову, указал пальцем на сумку:

– Ян, вот твои вещи. Барахло в большом отделении, документы – в боковом кармане. Переодевайся, потом сразу пойдём на личностный контроль, у нас вылет в половину десятого. Сюзанна нас ждёт в холле. Челнок уже готов к старту. И да, я проверил номер – «жучков» нет, можем разговаривать свободно, – и он опять опустил голову на руки.

– Что с ним? – обратился Погорельский к коллегам.

– Мигрень… – кратко сообщил Баргас и пожал плечами.

– Джон, я помогу? – Ян намеревался применить свои сверхспособности.

– Да, пожалуйста.

Погорельский взял стул, и, оседлав его, и уселся напротив Джона.

– Сядь прямо, опусти руки, смотри мне в глаза.

Гарвич повиновался. Ян обхватил голову Джона руками. Тот почувствовал, как аккуратным ручейком вытекает туман из головы, виски перестают пульсировать, стихает давящая боль, проясняется сознание.

Баргас и Клайфтон смотрели на эту сцену не моргая. Это было удивительно: визуально не происходило ничего сверхъестественного, волшебного, не возникло никаких радужных потоков энергий, или чего-то в этом роде, но вид Джона менялся буквально на глазах: он приобрёл бодрый вид, с лица ушли усталость и боль.

– Спасибо тебе, я твой должник, – произнёс Гарвич.

– Свои люди… – отмахнулся Ян, – Здоровье руководства – это наш успех, – фраза получилась бравурная, но Ян был прав.

Он стал собираться. Открыл сумку – ничего не обычного: предметы мужской гигиены, такой же полётный комбинезон, пилотные ботинки. Он переоделся, ботинки зашнуровались сами, комбинезон сам подогнался по фигуре. Он сложил гражданское в сумку и отправился закрывать свой номер.

Перед самым уходом Погорельский заметил на столе забытую кем-то из предыдущих постояльцев тетрадку, обычную бумажную тетрадь, практически анахронизм. Он пролистал её. Вся тетрадь была исписана стихами. Писал землянин – ни единой строчки на азурском. Шуршащие листы несли на себе отпечатки былых эмоций, чувств и переживаний. Не было ни подписей, ни фамилий автора, никакого-либо другого указания на принадлежность к кому-либо. Ян положил тетрадь себе в сумку. Потом, неожиданно, вспомнил вчерашнего воробья, и мысли и без того мрачные, покрылись чёрной пеленой воспоминаний. Последняя его мысль перед уходом была: «Прощай, Земля! Не знаю, увижу ли я тебя вновь!»

От гостиницы, где Погорельский согласился на таинственную операцию, затеянную центром, к порту «Нотрек» вела тропинка через парк. «Нотрек» – порт, построенный азурцами, цивилизацией, с маниакальной навязчивостью тяготеющей к природному естеству окружающего мира. На каждой открытой планете, где это только позволяла местность, города, поселения, городские пустыри они превращали в парки – экология городских поселений являлась одной из приоритетных направлений прогрессорства. Но парк не примыкал к космопорту вплотную. Он заканчивался огромной бетонной площадью, служившей буфером на случай аварий и разлива корабельного топлива. Между самим парком и бетонной площадкой азурцы возвели бетонную стену высотой в корпс7, оснастив каждую тропинку автоматическими раздвижными силикоборовыми дверями.