Я сглатываю и задираю подбородок.

— Думаю, ты немного перегибаешь. Выгоняешь меня и увольняешь? Это слишком жестоко. Мы же лучшие подруги.

— Ты не знаешь, как это — дружить, Джесс, — язвительно усмехается Саммер. — Ты знаешь, как приятельствовать, и пока тебе весело, необременительно, легко и смешно, ты довольна. Но когда все становится серьезно, тебе становится неинтересно.

Это неправда… Ладно, хорошо, я не всегда выслушиваю ее, когда она делится чувствами, раздирающими ее проблемами и сложностями в отношениях. Но я хотела заключить сделку на книгу так же сильно, как и она! Я работала для этого не покладая рук!

Мы встречаемся взглядами. Она кажется другой. Хладнокровной.

— Слушай, Джесс. Ты правда была полезной и веселой частью моего пути, и я ценю твою помощь с сайтом. Но… теперь мы движемся в разных направлениях, и у меня чувство, что мне предначертано нечто большее. Мне кажется, ты тратишь мои силы напрасно, требуешь слишком много внимания, и пришло время перерезать пуповину. Мне жаль, ты же знаешь это? Но я должна поступить так, как лучше для меня. И… в общем, ты больше не часть моего пути.

Я моргаю, не веря своим ушам. Она совсем не выглядит так, будто ей жаль. Какого хрена происходит?

Все тело ходит ходуном от приливающего адреналина и негодования. Я поднимаюсь с дивана и спокойно ухожу из гостиной, с тихим щелчком закрывая за собой дверь без истерик.

Сейчас я на десять лет старше, но чувство, когда тебя бросают, достаточно сильно похоже на то, что было тогда, в первый раз — словно ты стоишь на краю чего-то очень высокого и тот, кто, ты знаешь, стоит позади, толкает тебя.

Я пробыла в университете полгода и только начала мириться с мыслью, что мама может справиться и без меня — во всяком случае, пока все хорошо. Когда она однажды зимой, во вторник, не ответила на мой ежедневный обеденный звонок, я не слишком переживала. Иногда мама забиралась в постель и игнорировала мои звонки; это значило, что у нее был один из ее не лучших дней. Да и к тому же накануне вечером она была очень даже в духе! Мы общались по телефону о моих курсах, хихикали над каким-то уморительным фокусником из программы «Королевское представление». Но в четыре дня, когда я была в библиотеке, на дисплее мобильного высветился входящий звонок от маминой медсестры-психиатра из социальной службы. Медсестра звонила только в тех случаях, когда происходило что-то плохое.

— Приветик, Пэм, — сказала я, отвечая на звонок. — Выкладывай. Что она натворила в этот раз? — Я закатила глаза, пальцами выстукивая по полке, с которой снимала экземпляр «Кентерберийских рассказов», что должна была прочесть по учебе. — Нет, постой, я угадаю. Напилась и проклинала мужчин, разбивших ей сердце? Спустила лекарства в туалет? Очередная поездка в психушку? Давненько мы там не были!

Я шутила над всем этим, даже мама иногда была не прочь посмеяться над своими выходками, но под напускной веселостью скрывалось дико колотящееся о ребра сердце.

— Джессика. Тебе стоит присесть.

И, само собой, тогда я поняла. Все знают, что значит «тебе стоит присесть».

— Эм, хорошо, — ответила я, ноги стали ватными. Опустившись на покрытый ковром пол, я головой прислонилась к полкам с книгами и с силой сжала телефон.

— Джессика, боюсь, у меня для тебя ужасные новости, — продолжала Пэм, похожая на героиню из телевизора. Словно это была мыльная опера. — Боюсь, Роуз, то есть твоя мама… она… скончалась.

Я сдержала вздох и быстро кивнула, желудок скрутило так, будто я была на вершине американских горок.

— Когда? К-как?

— Этим утром. Она… она… это передозировка. Я звонила насчет ежемесячной встречи. Входная дверь была приоткрыта… — Обычно умиротворенный голос Пэм задрожал и затих.

Я уронила «Кентерберийские рассказы» на ноутбук и наблюдала за тем, как рисунок на обложке и клетчатая юбка моего платья мутнели.

— Но в прошлый раз, когда такое произошло, с ней все было в порядке. Они в больнице использовали ту штуку, чтобы откачать ее. Вчера вечером она смеялась. Не понимаю. Вы уверены, что она?.. По голосу казалось, что у нее все хорошо. Что она… счастлива.

И тогда меня озарило. Я знала, почему вчера мама была такой радостной. Почему она внезапно стала веселой и общительной, как нормальная мама. Она знала, что собирается сделать. Она знала, что покинет этот мир, потому и оставила дверь незапертой, чтобы Пэм ее нашла.

Так и знала, что не должна была оставлять ее. Знала, что должна была остаться дома. Она бы так не поступила, если бы я была дома.

Я уронила телефон на ковер и начала смотреть на ряды книг передо мной, я слышала клацанье по клавиатурам и приглушенное шушуканье студентов. Никто из них и не догадывался, что за углом, на полу, мое сердце разбилось.

Я кусала нижнюю губу, пока не ощутила вкус крови и не почувствовала нечто, что предвещает слезы. Так и должно быть, разве нет? Должны были быть реки слез, стенания, вырывание волос и крик уводящего меня библиотекаря: «Все пошли вон отсюда, здесь не на что смотреть, представление окончено!» Но ничего такого не было. Вместо этого я поднялась с пола, аккуратно вернула книгу на место и покинула зал. Качаясь, я брела по коридорам, а когда добралась до комнаты, то выключила весь свет и легла на кровать. Я устремила взгляд в темноту и терпеливо ждала, когда внутренности перестанет скручивать. Там я и оставалась, пока меня не обнаружила Саммер.

Я не плакала в день, когда моя мама покончила с собой. И никогда с тех пор.

Глава восьмая

Бары при гостиницах и пивные рестораны пристанище ни на что не годных персон. Там не место Достойной Женщине. И определенно не место незамужней леди.

Матильда Бим, «Как быть достойной женщиной», 1959

Бар «Трэп Инн» расположен в конце дороги. Это самая настоящая пивнушка. Стулья испачканные и потертые, на подставках для пива виднеются следы от зубов, а сами они воняют как яйца. Но сейчас, в связи с острой необходимостью, и благодаря тому, что находится бар недалеко, «Трэп Инн» становится моим местом для уединения. Я заказываю бутылку грушевого сидра у тощей барменши с щелью между зубов, и из того, что получается уловить, отзывается она на имя Страшила Элейн.

— Грушевый сидр? — спрашивает она, подмигивая. — Грушевый? Сидр? Грушевый сидр?

— Он как обычный сидр, но с грушевым привкусом. Это вкусно, поверь. Не беспокойся, я вижу, что у вас такого нет. Тогда просто пиво, спасибо.

Она кивает и из холодильника достает мне бутылку «Короны». Я делаю пару приличных глотков, запрыгиваю на высокий барный стул и, тяжело вздыхая, руками подпираю голову.

Ну, все прошло охренительно напряженно.

Я не знаю, как себя чувствовать. Отчасти я сильно зла, что Саммер выгнала меня из моего собственного гребаного дома. Но гораздо сильнее меня гложет то, что я, без сомнений, расстроила ее сильнее обычного. Внутри расцветает некомфортное чувство вины. Мне не было так плохо с тех пор, как мама ушла. Я этого не вынесу. Саммер злилась на меня бесчисленное количество раз, но она никогда не выставляла меня за дверь. Не в самую последнюю очередь потому, что, как бы сильно я не доставала ее, ей нужно было, чтобы я работала. Обычно я уходила на пару часов, а потом, когда она успокаивалась, говорила с ней, но сейчас понимаю, что так уже не получится.

Я занимаю место в углу барной стойки перед телевизором. «Дом своими руками с Керсти». Очередное элегантное «давайте жить в развалюхах и мастерить кофейные столики из старых деревянных ящиков для яблок» дерьмо. День превращается в настоящий кошмар.

И куда мне, черт подери, податься? Я листаю список контактов. Ну, Эми Киплас и Марк Чундер по понятным причинам даже не под вопросом.