Это муторно - хотеть что-то изменить.

Потому что меня все устраивает. А со следующей весны я смогу присылать сюда по сто, сто пятьдесят евро.

И потому что менять - значит, гореть. Без остатка. Это не для всех. Не для него. Это страшно. Господи, да пропади это все пропадом! - с содроганием подумал Марек. Нет ничего хуже задаваться такими вопросами. Это так по-русски.

В сумраке мир проступает разбитой губой, смотрит угрюмо, по-волчьи, упрямый мальчишка, что же ты, дядя, насупился, что ты молчишь, как мертвый, я просто знакомиться вышел с тобой...

И стихи нахрен.

Четыре следующих дня Марек работал.

Пока было электричество - дома. Затем - в игровом клубе 'Ктулху', с администрацией которого, включая Бердыча, у него остановились славные отношения.

Им почему-то свет не отрубали. Правда, и район у них был другой.

Он написал пять статей и несколько заметок. Две статьи о неблагополучных районах и о неоднозначном отношении к 'каскам' Фоли зарубил, написав, что это не интересно европейскому читателю. Потом - нельзя подрывать авторитет миротворческой операции. Есть структуры контроля, есть специальные аналитические отделы. Если какие-то недостатки будут выявлены, это обязательно попадет в отчеты, и люди, ответственные за контингент, за операции, проводимые в молодой республике, примут их к сведению и исправят все выявленные 'косяки'.

Только, скорее всего, это будет закрытая информация.

Записка Фоли была едва ли не длиннее статей. Марек увидел в ней недоумение, какой Марек стал непонятливый, и опаску, что Марек может быть потерян для газеты, если и дальше продолжит слать тексты не по интересующей тематике.

'Марек, - писал Фоли, - пойми: наш читатель не хочет забивать голову проблемами, которые находятся от него за две тысячи километров. Это проблемы местных, Бог с ними. Он не хочет видеть ни боли, ни грязи, ни скорбных лиц, ни очередей за гуманитарной помощью. Для него это как расстройство пищеварения. Глупо же хотеть расстройства пищеварения добровольно, не так ли? Нашему читателю хочется позитива и легкости. Веселого аттракциона с хэппи-эндом. Определенно, комфортного путешествия с удовольствием посредством талантливо написанного репортажа. И он вправе этого от нас требовать, поскольку платит за электронную подписку и бумажное издание своими деньгами'.

В общем, среднестатистического европейского читателя интересовали: красивые русские девушки, комплекс туристических услуг, доступность наркотиков и алкоголя, безопасность для рядового туриста в республике, развлечения и какие-нибудь милые дикости и нелепости, показывающие отсталость и наивную культуру местных жителей.

Ну и, конечно, расценки цивилизованного отдыха на один-два дня для занятых людей с нетривиальной фантазией.

Марек пообещал учесть.

Хотя глухое раздражение копилось где-то в горле, как рычание у собаки. Он чуть не написал, что дешевый и нетривиальный секс можно найти, сунув член в улей с дикими пчелами. Вот где фантазия и экстаз.

Патрули бродили по городу.

Марек раз десять показал европаспорт и регистрационную карточку, дважды ему зачитали памятку об опасности посещения некоторых районов. Один раз он услышал сухие щелчки выстрелов на соседней улице и лающие выкрики на немецком, но выяснять, что там происходит, не стал и поспешил убраться подальше.

Скоро ему стало казаться, что город, даже его центр, блестящий витринами и неоном, отделанный дорогим сайдингом, мрамором и металлом, весь зеркально-слепящий и ухоженный, полон тревожного ожидания. Словно человек, спрятавшийся за угол и прислушивающийся, есть или нет шаги впереди.

Странное сравнение, да?

На патрули часто оглядывались, что-то шептали в нос. Кто-то нарочно переходил на другую сторону улицы. Марек видел пикет из нескольких десятков человек, оттесняемый 'касками' от ограды, за которой прятался особняк с табличкой 'Центр международных связей под эгидой USAID'. Над особняком гордо реял флаг Соединенных Штатов. Разъезжали 'Хамви'. То здесь, то там глазам попадались бетонные балки, прижатые к тротуарам, приготовленные для того, чтобы в нужный момент перекрыть проезжую часть.

Когда Марек понял, на что это похоже, он на несколько секунд остановился, боясь поверить. Какая-то женщина опасливо его обошла, потом кто-то, притормозивший у обочины на старенькой 'Ладе', попросил освободить проезд во двор.

- Да-да, извините, - сказал Марек.

И отошел, пропуская.

И в некоторой прострации побрел домой, оборачиваясь на балки и пустоту улицы. Словно не до конца веря.

Родной город был завоеван.

Победители ходили по три человека и проверяли документы. Оккупационная администрация

пожинала лавры и примеривалась к сочным кускам: промышленности, инфраструктуре, земле. Население, нелояльное население должно было или перевоспитаться, или исчезнуть. А балки - если восстание, если волнения, если, черт побери, война.

В этом не было никакого сомнения.

Это воздух, воздух, сказал себе Марек. Как это... поляризация. Видишь то, чего не должен видеть. То, чего нет. Мираж.

Его продрало до озноба. Он пошел быстрее, думая, что за стенами квартиры это ощущение если не исчезнет, то заглохнет.

Таких собраний, как по его приезду, больше не было. Соломин заходил всего раз, по какому-то малозначительному случаю, но принес с собой кожаную папку, которую вручил Мареку со словами: 'Для общего развития'.

В папке было несколько тетрадей, сшитых из распечатанных на принтере листов. В них достаточно живо, с примерами, описывались принципы формирования и функционирования западного общества. Финансовые, экономические и информационные инструменты. Марек подумал, что ему хотят раскрыть глаза. Хотя многие факты, которые он знал, представали в совсем ином ракурсе, чем ему было известно. Текст, надо признать, был захватывающий. Колючий. Дух вон.

С братом они почти не разговаривали. Это было не отчуждение, со стороны Андрея это было, скорее, внимательное, терпеливое ожидание, словно родство, кровь, что-то скрытое, замкнутое в Мареке со временем должно было проявиться. Не сегодня, так завтра. Или послезавтра.

Дина забегала всего на несколько минут, усталая и веселая, иногда клюющая носом. Марек пугался сам себя, когда, словно зомби, шел на ее голос и слушал скороговорку новостей, и смотрел в ее глаза и на ее губы.

Гнусная, подлая мысль грызла изнутри: 'Я - европеец. Я могу дать ей больше'.

Потом они убегали, в кино, на прогулку, в общежитие Дины, а мысль продолжала грызть: 'Я могу увезти ее отсюда'.

Мама ходила тенью, то касаясь Марековой макушки, то расправляя сбитые им половички, салфетки, покрывала. Глаза ее светились: Марек мой, Маричек.

Он чувствовал стыд.

Много позже ему казалось, что это было самым светлым временем в его жизни.

Странно, но Марек был уверен, что холодный, не тающий комок в животе, как предчувствие беды, возник за несколько секунд до того, как в дверь квартиры часто - 'Татьяна Сергеевна! Татьяна Сергеевна!' - забарабанили кулаком.

Света не было. Стрелки на часах показывали пять вечера. Было еще светло, но так розово-сине, как никогда он не видел и не заставал в других городах.

Они пили чай, согретый мамой на слабеньком газу, без сахара, с остатними дольками шоколада, купленного Мареком вчера.

Ни Андрея, ни Дины. Вдвоем.

Марек складывал в голове новый текст, провокационный, Фоли его почти наверняка завернет, только слова, как бойцы, не слушались командира и маршировали сами: 'Мне думается, новая реальность явилась для большинства жителей самой настоящей неожиданностью, когда им сказали, что теперь они живут в самостоятельной, независимой, имеющей огромные перспективы республике, бывшей когда-то обычной областью.

В город завезли несколько тонн гуманитарной помощи, продуктовых наборов от Фонда демократических перемен, со скоростью света распространилась информация, что наборы будут бесплатно выдавать на площади - по два в руки - перед зданием городской администрации, одновременно с митингом и концертом.