А дальше под музыку, на фоне 'Хамви' и 'Брэдли' командующий контингентом...'
- Сынок, ты пей, - сказала мама.
- Конечно, - кивнул Марек, теряя мысль.
Глаза его уловили неясный и оттого тревожный промельк в окне, сердце пропустило удар, живот свело, и он обмер, когда после короткого визга пружины на подъездной двери, долетевшей сквозь стены, через паузу, забумкали, заколотили по старенькому дерматину двери в квартиру. Бум-бум-бум.
- Татьяна Сергеевна! Татьяна Сергеевна!
Голос был срывающийся, запаленный, вибрирующий от новости. Мама с испугом посмотрела на Марека.
- Что-то случилось.
Она вскочила, а он так и остался сидеть. Эти несколько мгновений, в которых уместились короткие мамины шажки, ее худенький, низкий силуэт в проеме, щелчок замка и скрип петель, показались Мареку долгим, затяжным полетом в пустоте, после которого его толчком, криком вышвырнуло то ли в холодную воду, то ли в безвоздушное пространство.
А может разбило об лед.
- Татьяна Сергеевна! Андрея убили!
Марека вдруг окружила ватная, глухая, непробиваемая тишина. Андрея убили. Брата. Брата Андрея... Слова эти шелестели в голове, и больше ничего из внешнего мира не проникало, не приставало к ним. Убили.
Он совершенно потерялся.
Кажется, вышел в прихожую и встал там, в простенке, заклеенном желтоватыми, выцветшими обоями. Сам камень не камень, гипсокартон.
Андрея убили.
Повезло, что с этой жуткой, темной новостью в квартире появились соседи, которые взяли маму на попечение, отвели ее в гостиную, заставили выпить каких-то таблеток от сердца, обняли, заревели вместе с ней, потому что Марек ничего этого не мог.
Он стоял.
Кто-то что-то спросил его, он кивнул в ответ, не слыша. Спросившего увели. Какие-то люди, мрачные, грязные, в обуви, ходили из кухни в комнаты, из комнат - наружу, от них оставались следы и запахи табака и алкоголя. Их тени проплывали мимо, затрагивая мысли обиняком. Ведь полы мыть...
Потом Марек вдруг обнаружил в своей руке стакан с водкой и опрокинул ее в себя. Не помогло. Как вода проскочила она, чуть согрев зыбким теплом. 'Где он? Где?' - выкрикнула мама и, кажется, судя по шелесту ног, кинулась на поиски сына, но ее остановили в дверях, развернули, накрыли одеялом, словно тушили огонь. Убит. Убит.
Почему? Как?
Он не помнил, как оказался на кухне. Было темно. Кто-то сидел рядом, второй человек, положив локоть на стол, сутулился напротив. Его голос зудел в ушах, но Марек не понимал ни слова. Ни одного слова. Бу-бу-бу, бу-бу-бу. Пальцы до боли сжимали ребристое стекло.
Горел огарок, маленький, как чья-то жизнь на исходе. Марека потормошили, приподняли голову за волосы и шлепнули ладонью по щеке так, что он заморгал и поймал ударившего в фокус зрения.
- Дима?
- Пей! - прочитал Марек по губам.
В стакане заколыхалось что-то темное, кисло пахнущее.
Марек выпил, и жидкость огнем вспыхнула в горле и в пищеводе. Едкие слезы выдавило к уголкам глаз. Он широко открыл рот, и Дима тут же ловко пропихнул в него маринованный огурец.
- Жуй.
- Я...
- Жуй, легче станет.
Звук снова включили, сделали понятным. Марек стал жевать.
Дима кивнул, огладил короткий ежик волос, потом вдруг крепко схватил Марека за плечи, впиваясь в его лицо бешеными глазами.
- Держись, понял? Не раскисай, сопля!
- Я понял, - сказал Марек.
- Понял он.
Дима поднялся и вышел. Из гостиной неслись рыдания. Из-за неверного трепета свечи казалось, будто кухня слегка покачивается и то раздвигает, будто меха баяна, узкие стены, то приближает слева, к плечу, подвесные шкафчики.
- Как вы, Марек? - спросили его.
- Я?
Марек повернул голову и не нашел спросившего. Кухня была пуста, а дверь - закрыта. Никого. Вот она, родина.
С артефактами. С голосами. Возможно, с 'белочкой'.
- Марек.
У него не сразу, но хватило соображения (все куда-то плыло) поднять глаза и обнаружить за окном привставшую на цыпочки, к приоткрытой форточке, и неудобно изогнувшуюся фигуру. Соломин? Марек мотнул головой.
- Вы что...
- Я сейчас зайду, - пообещал Соломин.
Зачем? - хотелось спросить Мареку, но фигура уже исчезла. Стол качнулся и краем зачерпнул с глубины воды.
- Марек.
Кто-то с укоризной вывернул из его пальцев перевернутый стакан. Кухня неожиданно заполнилась людьми, стол протерли, включили свет, на плите появилась кастрюля, заполнила кухню клейким, мясным запахом. Перемены были головокружительны.
- Марек! Маричек! Ты один у меня остался!
Мама оказалась рядом, вцепилась, вся в темном, кисло пахнущем, прижалась к Мареку, худенькая, дрожащая, горячая, зашептала что-то, царапая шею накрахмаленным кружевом. Он обнимал ее, с трепетом удивляясь, как ее мало, и как много времени ушло безвозвратно, когда он мог бы быть с ней.
- Милый мой!
- Мама, мама, я здесь, я с тобой.
Мир наполнился саднящей болью, кипело в горле, бурлила кастрбля, путались слова и смыслы, чужое тепло было жалким и слабым, какая-то тварь грызла сердце, превращая его в кровоточащее мочало.
- Марек.
Реальность дала сбой, откусила несколько секунд или минут, и мама пропала. Свет снова погас, потом возрос, воскрес из фитиля свечи, выхватил тонкие пальцы, сцепленные в замок, и печальное лицо Соломина.
- Как вы, Марек?
- Не знаю, - честно ответил Марек. - Кажется, распался на куски.
- Собирайтесь наново.
- Это сложно.
Лицо поднырнуло книзу - кивнуло. В воздух потек сигаретный дым.
- Курите?
- Нет.
- Тогда просто посидите, закройте глаза.
- Думаете, это поможет?
- Не знаю.
Марек усмехнулся.
- Это неправильная психотерапия. Надо сказать: конечно, обязательно поможет. Можно даже, в подтверждение, энергично потрепать по плечу.
- Вы этого хотите? - спросил Соломин.
- Нет, это вранье.
- Тогда просто закройте глаза.
- Хорошо.
Марек ссутулился. Темнота за сомкнутыми веками пятнисто шевелилась и приобретала оттенки. Через несколько секунд он заметил, что более светлые пятна похожи на приоткрытые в беззвучном крике рты.
- Лучше? - спросил Соломин.
- Нет.
- Бывает.
- Как... - Марек открыл глаза, собрался с духом. - Кто убил брата?
- Люди говорят, 'каски'. Патруль.
- Почему?
Соломин расцепил пальцы.
- Мы сейчас собираем информацию. 'Каски' распространяют версию, что Андрей бросился на них с ножом.
- Зачем?
- Он шел с Диной...
Марека обожгло.
- А Дина? Дина жива?
- Ее пока не могут найти.
- Но как же? Это же день был! - Он вскочил. - Надо найти ее! Мы можем собрать людей. Наверняка кто-то... Те же патрульные!
- Сядьте, Марек, - сказал Соломин. - Это не первый случай.
Марек задохнулся.
- Что? Николай Эрнестович, вы себя слышите? Что значит - не первый случай?
Взгляд Соломина стал больным.
- То и значит. Число обвинений в изнасилованиях патрулями миротворческого контингента перевалило за два десятка.
- Вы думаете, что и Дину?..
Воздуха не было.
Дурацкая тесная совковая кухня. Клетка для самоистязания. Марек шагнул к окну и долго, с остервенением терзал тугой шпингалет. Соломин наблюдал, ничего не предпринимая. Первый этаж, куда тут.
В треске отстающей краски рама наконец раскрылась. Летний вечер обмял, прижался прохладной ладонью к лицу, но лучше не стало. Марек несколько раз вдохнул и выдохнул. Его вдруг затрясло.
- Вы понимаете? - закричал он на Соломина. - Вы понимаете, что это невозможно! Это же контингент!
- Тише, - попросил Николай Эрнестович.
- Не могу.
Со звоном слетела с колец тюлевая занавеска. Марек намотал ее на кулак, прикусил сквозь ткань пальцы, гася болью чувство бессилия.
Хотелось выбить из себя эту боль, перестать жить, существовать. Изнутри жгло. Жгло все сильнее и сильнее. Невообразимо. Где-то там, возможно, лопались кровяные тельца, вяли внутренности, сворачивался белок.