АГОНИЯ
8 декабря 1997 года Залыгин приехал в редакцию и с помощью Розы Всеволодовны устроил в кабинете скромное застолье для сотрудников по случаю своего дня рождения (6-е приходилось на субботу).
Народ собрался почти как на похороны. В основном молчали: кто от расстройства, кто с затаенной неприязнью к имениннику. А Сергей Павлович все оглядывал собравшихся, волновался: Василевского-то не забыли позвать? А где корректоры? А почему Швабрина стоит, разве стульев не хватает?..
Не пригласил к столу только Коробейникова, вызывающе торчавшего в дверях, да про сотрудниц бухгалтерии не вспомнил.
Как раз накануне он взялся за Хренову с Зюзиной всерьез. Приказом от 3 декабря за упущения в работе объявил обеим выговоры. На заявлении Хреновой, попросившей разрешить ей приходить на работу к 14 часам "в связи с прохождением обучения на курсах на получение аттестата аудитора", написал прыгающей рукой: "Представьте справку с курсов: что Вы — их слушательница, с какого часа и по какой там занятия, по каким дням, в течение какого срока. Что курсы просят освобождать Вас в "НМ” на эти дни и часы. До получения такой справки Ваше отсутствие на работе будет рассматриваться как прогул"...
Чтобы немного отвлечь публику от тяжелых мыслей, Залыгин по всегдашней привычке рассказывал истории из своего прошлого. Студентами в общежитии жили — по семь человек в комнате — и никогда не ругались! Его, Залыгина, кровать стояла у двери, где выключатель. Народ чертит, к сессии готовится, но ровно в 11 вечера он привстает на кровати и — гасит свет. Все! Никто не возражал. И с женой за 57 лет совместной жизни ни разу не ссорились... В его, Залыгина, жизни вообще не было ничего плохого. Теперь, может, будет, к тому идет, а до сих пор — не было.
Вот эта фраза, что у него в жизни "не было ничего плохого", особенно восхитила Роднянскую, она не уставала ее потом повторять ...
Хренова проводила дни за компьютерными играми. Когда Спасский просил ее что-нибудь сделать по работе, отвечала, что все свои проблемы он будет решать уже с новым бухгалтером. А затем и вовсе ушла на больничный.
Тут-то и прибыли в "Новый мир" два офицера налоговой полиции и приступили к многодневной пристрастной проверке.
По редакции, прознавшей о письме Залыгина Куликову, немедленно пустили слух, что проверка эта как раз и явилась результатом собственной глупости Залыгина и его помощницы Банновой. И что пострадают от их инициативы в первую очередь сотрудники бухгалтерии, а затем, конечно, все остальные.
Версия была шита белыми нитками. Спасский с Кривулиным утверждали, будто есть в налоговой системе негласное правило: доносчик освобождается от ответственности. А одна из корректоров мне поведала, что как раз перед визитом полицейских к ней заявилась кассир Зюзина и потребовала признаться налоговикам в получении каких-то дополнительных сумм, кроме зарплаты по ведомости.
— Она что, за дуру меня принимает? — изумлялась корректорша. — Ведь меня же потом, непонятно с каких доходов, еще и налоги заставят платить!
(Через месяц эта честная женщина, квалифицированный и добросовестный работник, подала заявление "по собственному желанию". На мои расспросы о причинах, вынудивших ее пойти на такой шаг, упорно отмалчивалась.)
В компьютерном цехе Зюзину, однако, послушались.
А после произошла совсем невероятная история. Я знаю о ней со слов других и передаю так, как слышал.
У Спасского в сейфе хранились полторы тысячи долларов на расходы. Он возьми да и попроси Коробейникова: ко мне скоро зайдут с проверкой, возможно, захотят осмотреть сейф — спрячь эти деньги или вынеси их из редакции от греха! (Надо сказать, что Василий Васильевич, взявший Коробейникова на работу, все это время не давал его в обиду и, несмотря ни на что, благородно защищал даже перед Залыгиным.) Коробейников кладет доллары, не таясь, в верхний ящик своего стола, что в небольшой комнатке при входе в редакцию, и занимается текущими делами. Туда-сюда, по коридорам, по лестницам — у завхоза много хлопот, за ним разве уследишь! А тем временем являются, как и обещали, полицейские, но сразу почему-то не к Василию Васильевичу в кабинет, о чем была у них с ним договоренность, а — прямиком к столу Коробейникова: ну-ка, покажите, что у вас там в левом верхнем ящичке?..
Спасский берет вину на себя и объясняет, что деньги эти долго копил... на костюм. А Коробейникову дал, потому что завхоз понимает толк в костюмах и обещал подобрать то, что надо.
Василию Васильевичу почему-то не очень верят: видимо, он не производит впечатление человека, который покупает костюмы за полторы тысячи долларов.
Но самое замечательное, я бы сказал — великое, событие (с которым ничто другое из этой мрачной поры новомирской истории и рядом не поставишь) происходит на другой день. Роза Всеволодовна утром при встрече с Коробейниковым просто и буднично говорит ему:
— Павел Алексеевич, я еще никогда в жизни не видела таких подонков, как вы.
Наверное, Коробейников в ответ, как обычно, сказал:
— Ну, почему?..
Во всяком случае, предпочел шума не поднимать.
Залыгин, узнав обо всем (вероятно, от самой героини, да какое это имеет значение!), обрывает дома провод от страха за свою обожаемую помощницу: "Зачем вы это сделали? Что теперь с вами будет?.."
Роза Всеволодовна и сама уже не верит, что сделала, голос звенит и дрожит в ответ, и на глазах — слезы...
Сам Залыгин в дни нашествия налоговой полиции появился в редакции, кажется, всего один раз. Офицеры сразу к нему, но долго не задержались. Я услышал из своего кабинета слова одного из них, в дверях обращенные к Залыгину на прощание:
— Вам, конечно, давно пора на отдых...
Зато Розу Всеволодовну помучили изрядно. А она и не возражала, охотно поведала все, что знает, вплоть до покушений на меня и Спасского.
Появившись у меня, полицейские начали как раз с этого:
— Вы связываете нападение на вас с обстановкой в редакции?
— Не знаю. Это могло быть простым совпадением.
Они, кажется, рады ответу. Скандальный эпизод закрыт.
Рассказывают мне о долларах Спасского, о показаниях наборщиц, о том, что кассир Зюзина каждый месяц в одном и том же обменном пункте меняет некую сумму в валюте на рубли — видимо, чтобы доплачивать сотрудникам помимо ведомости?..
— Вы признаете эти факты?
— Как я могу признавать или не признавать то, о чем впервые слышу от вас.
— А вы сами отдавали подобные распоряжения? У вас есть для этого полномочия? — Молодые, напористые, наседают.
— Моя работа — редактировать журнал. У меня в кабинете нет ни сейфа, ни даже запертого шкафа: ничего, кроме рукописей. Что касается моих возможностей распоряжаться финансами, об этом можно судить хотя бы по моей зарплате. Она гораздо ниже зарплаты бухгалтера.
Сворачивают расспросы, произнеся невнятно, что их задача — собрать улики и завести дело, а в дальнейшем редакцией займутся следователи. Но на прощание отчего-то сердечно жмут мне руку.
А вскоре после них приходит с настоящим допросом Василевский.
— Слышал, в редакции нашли валюту?
— Мне известно об этом, вероятно, не больше вашего. Говорят, чудак Спасский попросил Коробейникова припрятать свои деньги, а тот...
— Ну, неважно, — обрывает с раздражением. — Нашли валюту.
— Не только это. Ваши подопечные на четвертом этаже...
— Да, я знаю. Девочки дали показания. Означает ли это, что нас будут штрафовать?
— Штрафовать! Нам грозят уголовным делом, Андрей. Они что, не ведают, что творят? Рассчитывают остаться в сторонке?
— Да. Я сейчас не про уголовные дела. Их, конечно же, будут возбуждать в установленном порядке против Иванова, Петрова и Сидорова. Я говорю о журнале в целом. Какова предусмотренная законом сумма штрафа? Выдержит ли бюджет редакции?