Читчиком пятого номера, где шел роман, оказался Костырко (все редакторы по очереди читали сверстанные номера журнала от первой до последней страницы пе­ред самой их отправкой в печать — это называлось "свежая голова"). Я даже вздохнул с облегчением: хорошо что не Роднянская! Не тут-то было. Читчик при поддержке отдела прозы затевает новую разборку:

— Это письмо, которое у вас Варзикова подписывает... Нужно как минимум ука­зать, в какой газете оно было опубликовано.

— И дату назвать? — Пытаюсь отшучиваться. — Сережа, это же все-таки роман, а не протокол!

— Это то самое письмо, которое Чудакова подписывала? — подает из угла раздра­женный голос Марченко.

При всем том Алла Максимовна была сторонницей романа в целом, находила, что он хорошо читается, защищала от несправедливой критики, за что я по сей день оста­юсь ей благодарным...

Впрочем, бестрепетность Залыгина к собственным произведениям была, конечно же, напускной. Когда он сочинял что-то новое и давал впервые читать (а первыми его читателями были, как правило, секретарша Роза Всеволодовна и Роднянская, оцен­кам которых он почему-то особенно доверял), то нервничал и переживал как маль­чишка.

В те дни многие из старых авторов "Нового мира" откликнулись на мой призыв.

Инар Мочалов, когда-то при мне публиковавший в "Новом мире" наследие В. И. Вернадского (позже я переманил его в "Дружбу народов", где заведовал отделом публицистики), принес новую интересную публикацию из дневников ученого.

Игорь Клямкин пришел со статьей "Новая демократия или новая диктатура?", и она Залыгину очень понравилась: "Давно так для нас не писали!" Была в ней сокрушитель­ная глава о чеченской авантюре. Четвертый этаж (там обитали Василевский и отдел критики) переполошился. Роднянская оказалась, как нарочно, "свежей головой" по четвертому номеру, где шла статья: она попыталась снять ее уже в верстке, затем принялась резать и кромсать... Ко мне заявился Василевский:

— К тому времени, когда выйдет журнал, либо Ельцина уже не будет, либо нам будет за эту статью очень плохо!

Как может быть независимому "Новому миру" плохо от "демократа" Ельцина — не уточнял. Залыгина, видимо, тоже старались переубедить. Роза Всеволодовна внима­тельно отслеживала все "за" и "против": кто в редакции как читает да что говорит, — и затем, накопив материал и сделав свои предварительные умозаключения, шла с этим на утренний доклад к главному. Его день всегда начинался с ее доклада за двойной дверью.

Статью Клямкина удалось отстоять, но, когда, уже по выходе номера, Роднянская охарактеризовала ее как неудачу, Залыгин смолчал.

А тут нагрянул проездом из Новосибирска Григорий Ханин, и тоже — с рукопи­сью.

Ханин, известный экономист, прославился статьями в соавторстве с Василием Селюниным. Селюнин превозносил Ханина, пользовался его расчетами и прогнозами и старался всячески пропагандировать его идеи. Впоследствии Ханин и сам стал пи­сать для массовых изданий. Дружба с Селюниным сохранилась, но во взглядах они расходились все более. Василий Илларионович стал депутатом Госдумы и вплоть до своей смерти в 1994 году лавировал между Гайдаром и Ельциным. Ханин сомневался в правильности выбранного реформаторами пути (мы с ним, когда встречались, по­долгу об этом беседовали) и предсказывал катастрофу.

Об этом-то и говорилось в его новой статье "Кто был прав?". На основании расче­тов Ханин предсказывал крах бурно растущих в ту пору банков и всей финансовой системы (что и на самом деле произошло спустя три года) и делал вывод о неизбеж­ности смены политического курса. Либерал до мозга костей, когда-то радикальней­ший из теоретиков рыночной реформы, автор предпочитал не обманывать себя и других: либо власть немедленно спохватится и вернется к элементам государствен­ного регулирования экономики, либо страну ждет полный развал с последующим тяжким и долгим восстановительным периодом в условиях жесточайшей диктатуры по типу сталинской, со всеми прелестями внеэкономического принуждения. И это еще благо, если такое восстановление окажется возможным.

По Ханину, получалось, что благополучного развития событий никак не предви­дится, слишком далеко зашло дело. Даже я на миг усомнился в возможности печатать такую статью. Но в конце концов отнес ее Залыгину, приписав от себя примерно следующее: "То, о чем пишет Ханин, прямо противоречит идеям, которые на протя­жении нескольких последних лет проповедовал "Новый мир”. Проверить истинность нарисованной Ханиным мрачной перспективы нельзя, остается лишь констатировать совпадение или несовпадение с ней собственных ощущений. Однако было бы непра­вильно лишать общество предостережения, даже если наши чувства этому и проти­вятся. И самое главное: это труд честного и квалифицированного ученого, когда-то одним из первых отстаивавшего реформаторские взгляды, в том числе и в нашем журнале. Мы просто не имеем права отворачиваться от его новых выводов, тем бо­лее что в журналистском смысле эта статья — настоящая сенсация, от которой грех отказываться". (Восстанавливаю по памяти, так как копии той записки у меня не со­хранилось.)

Сергей Павлович пришел ко мне сам:

— Вы правы, эта статья прогремит. Только нужно дать пояснение от редакции. В основу может лечь как раз ваша заметка. Передайте ее в отдел вместе с рукописью!

И — чертыхнулся с досадой:

— Да. Не любят они там, когда им сверху что-то спускают...

На другое утро — скандал. Ларин заявил, что статья Ханина аморальна и имеет лишь патологический интерес с точки зрения перерождения самого Ханина. Василевский потребовал вынести ее на обсуждение редколлегии. Залыгин разгневался, спорил с обоими, но уступил.

Чтение по кругу провернули за каких-нибудь полтора дня. Редакция вновь пре­вратилась в гудящий улей. В отделах прошли маленькие митинги с участием Василев­ского и Розы Всеволодовны. Секретарша пыталась ввести стихию в управляемое рус­ло и заодно подсчитывала голоса. Все передавалось Залыгину.

В день заседания редколлегии я уже по скорбному лицу Банновой понял, что меня ждет.

— Они приготовились дать вам отпор, — предупредил Залыгин, позвав меня к себе за час до редколлегии. — У них на четвертом этаже действует "теневой кабинет", хо­тят всем руководить. Но если они поставят передо мной вопрос выбора между вами и Василевским, я им скажу, что выбираю — вас. Сделаем так: когда подойдет время, я вам дам сигнал: "Сергей Ананьевич, сходите, позвоните такому-то, как мы договари­вались", — а сам без вас все им выскажу. И про Василевского тоже. Он ведь что себе позволяет: это, говорит, не мое дело — о деньгах для журнала заботиться, вот стану главным, тогда и буду деньги доставать. Это он-то станет главным! Да он телефонной трубки снять не может, чтобы по самому простому делу куда-нибудь позвонить!

Редколлегия отреагировала на рукопись Ханина подобно стае голодных волков.

— Я нахожу просто оскорблением, что меня заставили читать такой текст! — во­зопила Алла Марченко. — И мой муж, когда я ему показала, тоже счел оскорблением!

— Тут вот Сергей Ананьевич пишет, что статья Ханина прямо противоречит иде­ям, которые на протяжении нескольких последних лет отстаивал "Новый мир", — яростно вступил Ларин. — Сам Сергей Ананьевич противоречит нам с первого дня, пытаясь заставить журнал свернуть с избранного пути. Смотрите, что пишет он даль­ше: "Мы просто не имеем права! .." То есть мы, по его мнению, просто обязаны вос­хвалять сталинскую экономику и ГУЛАГ!..

— Это неправда, — сказал я.

— Не надо! — Залыгин замахал на меня, чего-то испугавшись.

— Я обязан защитить статью, которую представляю, — возразил я Залыгину, чего прилюдно до сих пор никогда себе не позволял. — Более того, я продолжаю настаи­вать на публикации этой статьи. В ней нет ничего похожего на ностальгию по ГУЛА­Гу. Стыдно забывать, кто такой Ханин, с каким трудом мы сами пробивали еще недав­но его статьи через цензуру. Если человек, упорно внедрявший в нас либеральные понятия, теперь кажется кому-то "сталинистом", то это лишь потому, что многие здесь живут позавчерашним днем, не видят дальше своего носа и не способны оценить ближайших последствий нынешних разбоя и одичания...