Ялда не знала, что ответить. По правде говоря, когда она впервые стала обсуждать эту идею с несколькими коллегами, она не относилась к ней на полном серьезе. Это была всего лишь смелая гипотеза, взятая с потолка — к тому же, — думала она, — чересчур заумная, чтобы грозить паникой.

— Возможно, для начала ты могла бы кое-что мне объяснить, — сказал Евсебио. — Несколько лет назад ты выступала с докладом, на котором рассказывала, что космос имеет форму плоского четырехмерного тора. Но тогда… если ты проследишь, как развивается во времени некоторый пучок историй, то разве они не будут все время оставаться более или менее параллельными? И когда они встретятся друг с другом, разве они не замкнутся в обыкновенную петлю? — Он нарисовал двумерную версию — сначала в виде квадрата, — а затем скрутил ее так, чтобы искусственные края склеились друг с другом.

— Плоский тор — всего лишь идеализация, — объяснила Ялда, — простейший случай, при котором уравнение световой волны имеет хорошие решения. Топология космоса может оказаться более сложной, а геометрия — отличаться от плоской. А может быть, истории миров, в отличие от твоего рисунка, не были сосредоточены внутри узкого пучка; в конечном счете истории действительно должны соединиться друг с другом, но это не обязательно произойдет так аккуратно. Если некий первородный мир распался на части, которые разлетелись в обоих направлениях, причем одно из них мы воспринимаем как будущее, а другое — как прошлое, а сами части впоследствии рассыпались на более мелкие осколки и так далее…, то в итоге фрагменты из прошлого могут столкнуться с нами практически под любым углом.

Ялда изобразила схематичный рисунок, иллюстрирующий эту идею. — Я не буду обматывать эту фигуру вокруг тора, но ты и без того можешь представить возможные последствия, к которым приведет наложение этих двух ветвей.

— Получается, первородный мир взрывается и в сторону будущего, и в сторону прошлого? — восхищенно прощебетал Евсебио с долей скептицизма в голосе.

— Я знаю, что это звучит странно, — согласилась Ялда, — но если первородный мир — это состояние, в котором энтропия достигает минимального значения, то взрыв будет одинаково допустимым в обоих направлениях. Представь себе, что космос заполнен огромным клубком беспорядочных нитей — историй всех материальных частиц — а затем потребуй, чтобы в каком-нибудь месте они были плотно уложены и идеально параллельны друг другу. Я не уверена, что такое место обязательно должно существовать, но если на нити не наложено никаких дополнительных условий, то по обе стороны от перетяжки они будут вырываться из пучка с равной силой — порождая две локализованные стрелы времени, направленные в противоположные стороны.

— Детали — это отдельный вопрос, — сказал Евсебио. — Если космос конечен — а именно на это указывает уравнение световой волны — гремучие звезды в потенциале могут оказаться предвестником кое-чего посерьёзнее.

— В потенциале. Вот именно. — Ялде не хотелось, чтобы он упускал это из вида. — Даже если мы признаем, что где-то в космосе траектории двух множеств миров пересекаются друг с другом, это вовсе не означает, что они должны пересечься здесь и сейчас.

— Если не считать того, что объяснить здесь и сейчас каким-то альтернативным способом у нас не очень-то получается, — возразил Евсебио. Если гремучие звезды — это просто осколки гигантского взрыва, разве со временем скорость фрагментов не должна становиться меньше?

— Да, — ответила Ялда, — но удастся ли нам измерить разницу в скорости всего за несколько лет — это уже другой вопрос. Даже оценить эту скорость было не так-то просто.

Евсебио это не убедило. — А почему, собственно говоря, разница в скорости должна быть такой неуловимой? Я могу представить, как вокруг взорвавшегося мира образуется волна высокоскоростной пыли, за которой следует залп более медленных камней. Но если эта гипотеза действительно все объясняет, разве изменение скорости не должно бросаться в глаза так же сильно, как разница в размерах?

— Возможно, — согласилась Ялда.

— Посредник, от которого я узнал о твоей теории, дал понять, что ты в общих чертах предсказала это, — он указал на разноцветные следы, заполнившие собой небо, — почти два года тому назад. Скопление миров и звезд, очень похожее на то, в котором, по всей видимости, находимся и мы сами, должно быть окружено ореолом мелкодисперсной пыли. По мере продвижения вглубь его границ, мы можем ожидать появления более крупных объектов.

— Узнать точную структуру этого скопления довольно сложно, — сказала Ялда. — Мы не знаем, как происходил распад миров, не говоря уже о долговременном воздействии гравитации и столкновениях между самими фрагментами.

— И тем не менее, — настаивал Евсебио, — утверждение о том, что разреженная пыль будет расположена по краям, а более плотная материя — в глубине, не полностью лишено смысла, верно?

— Да. — Каким бы сильным ни было ее желание преуменьшить значимость этих выводов, Ялда не могла отступиться от своей идеи как таковой.

— Значит, если наше представление о времени соответствует одному из пространственных направлений с точки зрения этого скопления…, то нам следует ожидать появления все более крупных объектов, движущихся примерно с одной и той же скоростью. Верно?

Он предложил ей иллюстрацию.

— А ты не мог нарисовать хотя бы скользящий удар? — взмолилась Ялда. — Мы же не обязательно влетим в самую гущу, как на твоем рисунке.

Евсебио уступил. — Я знал, что мне надо было стать физиком, — сказал он. — Если тебе не нравится, как устроен мир, нужно просто подправить свободный параметр, и все становится идеальным.

— И что я, по-твоему, должна сделать? — спросила она. — Поставить крест на судьбе наших внуков?

— Отнюдь. Я хочу, чтобы ты представила наихудший вариант, а потом рассказала мне, как его пережить.

Ялда издала короткое язвительное жужжание. — Наихудший? Гремучие звезды продолжат прибывать и будут становиться все крупнее, а их количество будет увеличиваться, пока шансы на столкновение не приблизятся к 100 %. Если нам удастся это пережить, мы, скорее всего, столкнемся с ортогональным газовым облаком, которое превратит весь наш мир в некое подобие гигантской гремучей звезды. В процессе нам придется иметь дело с гравитационными возмущениями, которые окончательно оторвут нас от Солнца — или, наоборот, закинут на него. А если и это не кажется таким уж страшным, то столкновение может полностью разрушить нашу стрелу времени, лишив нас и прошлого, и будущего. Наш мир превратится в безжизненное месиво тепловых флуктуаций в состоянии максимальной энтропии.

Евсебио спокойно выслушал ее, не вступая в споры. Затем он спросил: «И как нам это пережить?»

— Никак, — прямо ответила Ялда. — Если удар не придется вскользь и нас зацепит сильнее — то есть если ты не согласен с моим выбором параметров столкновения — то нам крышка.

— Ты хочешь сказать, что защититься от удара мы не сможем просто физически?

— Не сможем физически? — Ялда еще ни разу не приходилось слышать подобную фразу от инженера. — Да нет, почему же. Мы могли бы защититься или уклониться от всех этих ударов или просто сбежать от катастрофы — физика этого не исключает. Чудесная машина, которая перенесла бы наш мир в безопасное место, не нарушила бы ни одного фундаментального физического закона. Но мы не знаем, как ее построить. И времени, чтобы этому научиться, у нас тоже нет.

— И сколько времени нам потребуется? — спокойно спросил Евсебио. — Чтобы узнать все необходимое для обеспечения собственной безопасности.

Ялда не могла не восхититься его упорством. — Я не могу сказать наверняка. Эра? Век? Мы до сих пор не можем ответить на самые простые вопросы о строении материи! Каковы ее базовые составляющие? Как они переупорядочиваются в ходе химических реакций? Что удерживает их вместе или, наоборот, не дает приблизиться друг к другу? Как материя создает или поглощает свет? А ты хочешь, чтобы мы построили барьер для защиты от снарядов с бесконечной скоростью или двигатель, который сможет сдвинуть с места целую планету.