— Откуда такая уверенность?

— Он же мой ко! Я знаю его с рождения.

— Мужчинами движет инстинкт продолжения рода, — сказала Ялда. — Они ничего не могут с собой поделать, такова их природа. — Как там говорила Дария? — Именно для этого природа их и придумала. Ни у насекомых, ни у ящериц нет особей мужского пола — потому что их молодняк может позаботиться о себе с самого рождения. Мужчины существуют только для того, чтобы растить детей.

— У женщин тоже есть инстинкт продолжения рода, — возразила Лючия. — Думаешь, когда я увидела детей Аврелии, во мне самой не разгорелось желание? Но если я могу с этим повременить, значит, сможет и Лючио. Мы же не беспомощные.

— Но ведь именно тебе придется расплачиваться своей жизнью.

— Да, — согласилась Лючия. — Но Лючио в этом не виноват. Ни он, ни кто-либо другой не в силах это изменить. Как бы он мной ни дорожил, поменяться со мной местами он не сможет — это просто невозможно.

Какое-то время Ялда сидела молча. Звезды уже начинали гаснуть; вскоре ей придется уйти.

— Не хочешь разбудить Лючио и у него самого спросить? — Если она сможет показать им обоим жизнь в Зевгме — открыть перед ними новые возможности — то ее усилия все равно не пропадут даром.

— Такие вопросы в спешке не решаются, — сказала Лючия. — В ближайшие дни мы об этом поговорим; если мы захотим уехать, то последуем за тобой.

— Договорились.

Ялда встала и обняла свою сестру. — Ты ведь не позволишь Джусто на тебя давить? — попросила она.

— Конечно. — пообещала Лючия. — Ты думаешь, Вито своих остальных детей ничему не научил? — На ее груди появился тонкий серый рубец; вначале его было почти не видно, но затем он окреп, вырос и, петляя по ее коже, превратился в подрагивающую цепочку символов: «Удачи в дороге, сестра».

— В Зевгме это умение бы пригодилось, — с восхищением произнесла Ялда.

— Возможно, — сказала Лючия. — Иди за грузовиком, а то кто-нибудь проснется и тебе придется объяснять, почему убегаешь от нас тайком.

— Напиши и дай мне знать, когда приедешь, — сказала Ялда.

— Само собой.

Ялда отвернулась и зашагала прочь. Она продолжала следить за Лючией своим задним зрением, пока меркнущее красное сияние полей не скрыло их обеих из вида.

— Я приготовил тебе подарок, — торжественно объявил Корнелио.

— Подарок? Ялда приняла его приглашение посетить химический факультет из вежливости и — в равной мере — любопытства, но несмотря на это, надеялась, что визит не будет ограничиваться одним лишь выражением признательности. — Для меня лучшая благодарность — это твои успехи в работе. — Рассматривая задним зрением полки со сверкающими флаконами и бутылками, которыми была уставлена мастерская, Ялда пыталась вспомнить, когда у этого здания последний раз срывало крышу.

— Это очень мило с твоей стороны, — сказал Корнелио. — Но ты разве забыла о своей просьбе?

Слова Корнелио выражали, скорее, удивление, чем обиду, но Ялда стала отчаянно перебирать свои воспоминания. После своего выступления перед естественнонаучной школой она беседовала с Корнелио пару курантов, но они затронули так много вопросов, что теперь, десять через спустя, вспомнить разговор целиком не представлялось возможным.

— Я спрашивал, — напомнил ей Корнелио, — какому подарку ты бы обрадовалась больше всего, если бы мы решили отплатить тебе какой-нибудь практичной вещицей?

Ялда, наконец-то, вспомнила свой ответ, хотя и не знала точно, насколько серьезно отнеслась к вопросу Корнелио. — И тебе уже удалось добиться каких-то результатов?

— Решение неидеальное, — признался Корнелио. — Но ты, вероятно, все равно сможешь извлечь из него пользу — найдешь ему применение, даже если сам метод еще не доведен до совершенства.

— Еще бы. — Ялда отложила свои опасения в сторону. Если Корнелио действительно смог создать то, о чем она просила, риск от посещения этого места был более, чем оправдан.

— Позволь я тебе покажу. — Корнелио отвел ее к верстаку в боковой части мастерской. Вместо гелиостата он установил пару зеркал с ручной регулировкой — они направляли свет в комнату и фокусировали его внутри ящика шириной около трех пядей.

Он открыл боковую сторону ящика и показал ей призму, которая расщепляла пучок света и проецировала спектр на белый экран. — По возможности постарайся запомнить расположение различных оттенков, — предложил он Ялде.

— Запомнила. — Имея опыт трех наблюдений гремучих звезд над Зевгмой, Ялда могла мгновенно запомнить местоположение спектральных цветов на любом фоне.

Поверх отверстия, через которой солнечный свет проникал внутрь ящика, Корнелио наложил другую пластину с отверстием гораздо меньшего диаметра. Спектр не исчез, но стал заметно бледнее. Затем он вставил в другую прорезь вторую — на этот раз полностью непроницаемую — пластину параллельно первой, окончательно преградив путь свету.

Затем из шкафа под верстаком он достал нечто, похожее на жесткий лист бумаги и закрепил его над экраном — в том месте, где наблюдался спектр. Далее он взял небольшую бутылочку, которая была частично поделена надвое; в одной ее половине находился оранжевый порошок, в другой — зеленая смола. Он присоединил к бутылочке замкнутый шнур, который был продет сквозь верхнюю сторону ящика и свободно висел внутри.

Корнелио закрыл боковую сторону ящика, тщательно проверив, чтобы по краям не было зазоров. — Ящик должен быть полностью непроницаем для света, — сказал он. — Ни единой щелки.

Хотя Ялда и удивилась его аккуратности, это был хороший знак. — Я поняла.

— Сначала нужно встряхнуть бутылочку, — объяснил Корнелио. Он взялся за шнурок в том месте, где он выдавался из верхней части ящика и легонько его встряхнул. — При этом компоненты вступают в реакцию и образующийся в результате газ активирует бумагу.

— Активирует?

— Делает ее чувствительной к свету. Но только на несколько пауз, пока газ не рассеется, поэтому медлить мне не стоит…

Корнелио выдвинул непрозрачную пластину дальше середины, после чего сразу же задвинул ее обратно.

— Что-то не так? — спросила Ялда.

— Все нормально, — заверил ее Корнелио. — Ее нужно было подвергнуть воздействию света — примерно на один высверк.

Спектр на выходе из маленького отверстия был едва заметен, и тем не менее, для того, чтобы вызвать ответную реакцию, было достаточно одного высверка?

— Теперь газ уже должен был рассеяться сам собой, — сказал Корнелио, — но чтобы от него можно было избавиться наверняка, я подумываю добавить мехи. Возможно, для большей уверенности нам стоит подождать еще пару пауз — если не возражаешь.

— Поверь, до границ моего терпения тебе еще очень далеко. — Ялда уже видела демонстрацию более раннего варианта той же самой идеи; даже для самых ярких звездных шлейфов экспозиция занимала не менее трех склянок, после чего бумагу приходилось обрабатывать смолой, которая нередко приводила к ее возгоранию.

— Я думаю… — Повозившись с защелками, Корнелио открыл ящик. Он заглянул внутрь, затем отошел в сторону и дал посмотреть Ялде.

Бумага заметно потемнела в трех местах; три узких черных полоски указывали — если память не подводила Ялду — на местоположение оттенков красного, желтого и голубого цвета. Бумага не запечатлела весь спектр, однако тот факт, что реакция была избирательной и не охватывала полный спектр, лишь увеличивал ее ценность. От черной кляксы, которая целиком покрывала звездный шлейф или след гремучей звезды, не было никакого толка. Эта система могла одновременно запечатлеть местоположение трех конкретных оттенков; благодаря ей, наконец-то, появилась возможность численно описать те свойства гремучих звезд, наблюдение которых до сих пор ограничивалось лишь мимолетными впечатлениями.

— Это просто замечательно! — восторженно заметила она.

— Я рад, что тебя все устраивает, — скромно произнес Корнелио.

— А эта бумага когда-нибудь…?

— Воспламеняется? Нет. Эта реакция принципиально отличается от старой.