– Приветствую вас, профессор! – бодро, по-военному поздоровался Рюмин, расплываясь в радостной бесконечной улыбке. – Прошу простить за опоздание. Сами знаете, жизнь наша – сплошная суета. Одним словом, сансара.

– Добро пожаловали, Ростислав Михайлович, – кисло улыбнулся в ответ Мияма. – А я уже начал беспокоиться. Вы обычно так пуктуальны. На вас просто часы можно переставлять!

– Да, точность – вежливость королей, дорогой профессор, но я-то еще не король, – хохотнул Рюмин, довольный своей остротой, и, не дожидаясь приглашения, уселся за столик. – Дела, дела… А вы, как я погляжу, уже отдыхаете. Что ж, давайте покушаем. Фирма угощает!

Взмахом руки он подозвал официанта, заказал кружку «Эбису» и принялся с озабоченным видом изучать цветную брошюру меню.

– Мне как всегда, – сказал Мияма, прихлебывая пиво, – большую тарелочку куси мориавасэ[1].

– Ну ассорти, так ассорти, – согласился Рюмин, – меня тоже устраивает. Главное, легко и питательно.

Он расслабил узел галстука, стащил, не вставая, пиджак и повесил на соседний стул. На рубашке с длинным рукавом под мышками, а также на груди и на припухлом животе расплывались обширные пятна пота. Такие же разводы, вероятно, были и на спине. Капли пота обильно стекали по его лицу и падали на краешек скатерти. Официант принес горячую влажную махровую салфетку сибори. Рюмин деловито принялся обтирать лоб, щеки, шею, уши и, наконец, руки. Закончив, он бросил скомканную салфетку на плетеный бамбуковый подносик и жадно отхлебнул из бокала. Пена осела на верхней губе.

Мияма молча наблюдал. Что взять с рыжего варвара? Не учить же его манерам – поздновато. Атташе по культуре мог бы давно уже сам всему научиться. Но не дано, так не дано… У русских есть какая-то подходящая пословица на эту тему: «За не именем херболайфа пишем просто…» Нет, не так. Ох, уж эта идиоматика!

Они знакомы с Рюминым уже третий год. Можно сказать, близко знакомы. Встречаются дважды в месяц в «Кусинобо», едят куриные окорочка или каракатицу в кляре, пьют пиво и беседуют. В основном о новостях в японском академическом мире, об университетской реформе, о приоритетных направлениях в Министерстве образования и науки, о строительстве научных и информационных центров, о перемещениях в руководстве. Рюмину всё интересно. Говорит, что как атташе по культуре он все это должен знать. Для улучшения сотрудничества между нашими странами. Почему бы и нет? Тем более, что его организация за эту болтовню еще и благодарит материально. Раз в месяц из портфеля Рюмина появляется плотный запечатанный конверт, а в нем двадцать банкнот по десять тысяч йен – так сказать, на проезд. Немного, но на проезд достаточно. И должность у него, в общем-то, не официозная, не совсем посольская. Он представляет чудесную общественную организацию Росвоскооперация, которая налаживает связи с друзьями России на Дальнем Востоке. А также с некоторыми соотечественниками за рубежом.

Сам Рюмин в прошлый раз хвалился, что успешно провел перепись соотечественниц-хостес в токийских барах. Составил на них полную базу данных. Для порядка, конечно. Чтобы поставить на учет этих хостес, ему пришлось много потеть. Как это он сказал? «Семь потов ушло». Все-таки до чего колоритный язык! Интересно, почему именно при переписи хостес надо было так ужасно потеть? Впрочем, он ведь всегда обильно потеет…

– Что новенького, профессор? – игриво осведомился Рюмин, опустошив полбокала. – Чем порадуете любителя японской культуры и научно-технического прогресса? Хотя техника, конечно, не по вашей части. За этим придется в Цукубу наведаться.

– Ничем не порадую вас, Рюмин-сан. За эти две недели ничего особенно нового не проистекало. Вы же знаете – лето. Наши ученые и неученые все отдыхают.

– Неужели даже наши друзья из Общества Русолюбов не проводят своих семинаров?

– А, да! Последний семинар у наших специалистов был только что, в начале июня. Я вас уже по телефону оведомлял. Тогда еще обсужали речь вашего президента Зайцева на саммите в Осло.

– Вы это упоминали, но без подробностей. И что наши друзья говорили?

– Говорили, что такого они еще никогда не слышали.

– В каком смысле? Им так понравилась речь?

– Наоборот. Особенно, когда он помянул про северные территории.

– А-а… Такие, значит, у нас друзья! И кто это сказал?

– Профессор Камата. Он еще много разного сказал о вашем доскопочтенном президенте. И о вашем кабинете. И о вашей Думе тоже.

– Значит, он не наш друг?

– Не знаю. Наверное, не ваш. И уж точно не мой. Он написал такую рецензию на мой перевод Федора Михайловича, что кому-то надо сделать сэппуку[2] – или ему, или мне. Вы ему визу больше не давайте!

– На какой перевод, простите?

– Ну конечно, на роман Федора Михайловича «Идиотки».

– Кажется, у Достоевского все-таки «Идиот», а не «Идиотки». Хотя… Простите, я забыл, что в свое время сам министр культуры Российской Федерации вручил вам почетную грамоту за этот замечательный перевод. Тогда нет вопросов.

– Вот! И не надо вопросов! Я так прочитал этот мастерпис и дал свою интертрепацию. Да, я Федора Михайловича исправил там, где он ошибся. И стиль у него иногда ковыляет – пришлось улучшевать. Переписал несколько глав и получилось гораздо намного лучше – сам господин министр культуры признавал. Он, наверное, прочитал весь мой перевод. Может быть, он даже прочитал оригинал. А этот Камата в своей рецензии меня назвал «росиагаку но ахо» – «идиот от русистики»! Как будто ему никогда неизвестно, что у Достоевского совсем не «ахо», а «хакути». Не «идиот», а «идиот»! Совсем в другом смысле. Никогда ему не прощаю!

У меня свой вид. Я, например, считаю, что главная идиотка – Настасья Филипповна. Вы только смотрите, как она всегда дурака валит! Потому что дура. И вообще все женщины идиотки. У меня тоже есть бывшая жена…

Мияма в сердцах шлепнул ладонью по столу, так что бокалы с недопитым пивом подскочили и желтые брызги выплеснулись на скатерть.

– Успокойтесь, профессор! – засуетился Рюмин, видя, что невольно наступил собеседнику на больную мозоль. – Я же не сомневаюсь. Ну переписали, улучшили – главное, грамоту получили и ваши роялти. Какая разница, что там вышло! Между нами говоря, я вот «Идиота» никогда не читал. И ничего – нормально себя чувствую. Его ведь в нашей школьной программе не было. Ну, а то, что шедевр, это всем известно. И Россия ваши заслуги по достоинству оценила, так ведь? Мы вам регулярно воздаем… гм, должное. Давайте-ка лучше вы мне расскажете о своих новых творческих планах. Что сейчас замышляете? Есть новые грандиозные проекты?

– Еще бы как! – самодовольно погладил живот Мияма. – Вот сейчас пишу «Преступление и наказание».

– То есть? Разве оно еще не написано? По-моему, я даже читал когда-то. И переводов на японский, кажется, уже есть штук десять…

– Написано Федором Михайловичем, но у меня получится гораздо намного лучше. В таком легковатом стиле для наших молодых юношей. И с рисунками манга, конечно.

– Да? А как с копирайтом?

– Хорошо. Просто будут два автора – Достоевский и Мияма. И название немножко другое: по-японски получится не «Цуми то бацу»[3], как раньше, а «Мару то бацу»[4].

– То есть «крестики и нолики»?

– Ну, тут есть имплицитная коннотация: «за и против». Очень глубоко. Хочу эту книгу на премию продвинуть, но в Японии не дадут – Камата и другие разные будут мешаться. Может быть, в России получится? Вы похлопотаете, Рюмин-сан?

– Ну как не порадеть родному человечку!

– Это, кажется, цитата. Из Пушкина?

– Нет, э-э… из Некрасова. Мой любимый поэт.

– Очень замечательно, что у атташе по культуре такой вкус. Я всегда знал, что у вас в Министерстве культуры много интеллектных специалистов. Я тоже люблю Некрасова. Помните его иммортальное: