Нильс знал, что если идти по улице и смотреть себе под ноги, то можно стерпеть мир вокруг. Можно считать шаги, как человек, захваченный врасплох бессонницей, считает овец. Раз, два, три. И, если повезет, увидеть отражение неба в лужах. Это грязное, с поволокой уличной копоти, тяжелое упавшее небо. Нильс шел в лавку старьевщика. Его пальцы нервно дотрагивались до золотого медальона, согревшегося в кромешной темноте кармана. Он нащупал острые уголки, насчитал семь, это успокаивало. Похоже на символическое изображение солнца. Солнце у него в кармане. Он желал забыть эти ощущения, привычные и отлаженные - раз, он скользит пальцами по металлу, он знает все его неровности, он так привык к его холоду, к его истории. Он хотел стать частью этой маленькой вещицы, поселиться где-то в уголке трепещущего лучика и навсегда там остаться, застрять.

Лавка старьевщика выглядела так, словно на ее крыше танцевали слоны. Ветхая, одноэтажная лачужка с облупленной синей краской. Что-то вроде недолюбленного жизнью трейлера и гнезда птеродактиля одновременно. Над входной дверью красовалась неоновая вывеска: "Антиквариат". Неон, правда, выветрился, испарился и улетел в космический эфир, быть может, искать себе более респектабельное пристанище. Тоской веяло от этого здания. Тоской, запустением и отчаянием. "Антиквариат" позиционировался когда-то давно, во времена намного лучше, как магазинчик всяческих любопытных вещиц, как окно в прошлое. Красивое, величественное и заманчивое прошлое. Никто не знает сколько лет прошло с тех пор, но сейчас это просто лавка для неудачников. Так ее и называют. Обычный ломбард для отчаявшихся. Печаль снаружи, печаль внутри. И Нильс ступил в затхлый мрак этой печали.

Он огляделся. Окна были зашторены. Слабый свет медузообразных ламп придавал помещению пряную нотку таинственности, которая развеялась бы при дневном свете. Полноправным жильцом этого помещения можно было считать пыль. Она покрывала предметы вокруг и толстым слоем ютилась на полу. Какой-нибудь астматик отдал бы богам душу тотчас же. Здесь были книги, компасы, карты, пустые птичьи клетки, скипетры и надувной матрас. Это только то, что можно было разглядеть за слоем пыли и мрака. В темных углах лежала груда еще какого-то хлама. Или чего-то ценного. Поди разбери.

Нильс кашлянул и спросил у темноты:

- Кто-нибудь есть?

Он стоял в тишине. Дышал медленно и печально. Сжимал маленькое солнце в кармане. Ждал.

На зов вышел приземистый, пухленький человечек. Одет он был в ярко-зеленый костюм, его внушительных размеров живот под властью силы притяжения стремился к земле. Нелепый, синий в белую крапинку, галстук-бабочка примостился на его шее, душил. Полные губы блестели, как от жира. Большие жабьи глаза цвета цемента смотрели недружелюбно, но заигрывающе. Мясистые пальцы в перстнях, дешевых и вычурных, поправляли галстук-бабочку. Человек - ходячая подделка самого себя. Его слегка пугающий рот растянулся в подобострастной улыбке, слезящиеся глазки заблестели.

- Чем могу быть полезен, сударь? - голос совершенно не соответствовал облику разжиревшего питона. Слишком много сахара было в этом голосе. На ум приходили взбитые сливки на голосовых связках. Мед на небном язычке. Патока в горле. Гнилое облако приторной жеманности исходило от этого человека.

- Я пришел кое-что заложить, - сказал Нильс, - мне деньги нужны.

- То есть продать? - улыбка питонообразного стала шире.

- Нет! Просто на время оставить. Я потом вернусь. Обязательно вернусь.

- Ну да. Все так говорят. Вот, знаешь, когда-то одна барышня пришла ко мне. Принесла рубиновый перстень. Хотела обменять на яд. Да-да, яд. Вид у нее был очень деловой, я тебе скажу, и уверенный. Ну, ты знаешь, я человек порядочный, яд у меня есть всегда... Я не знаю, кого именно она хотела травить, но она так и не вернулась за перстнем. А я все ждал, что она передумает. Но, видать, у нее все получилось...

- История, конечно, занимательная, но не могли бы мы перейти к делу?

Хозяин лавки насупился и помрачнел.

- Ну, не хочешь слушать мои истории, как хочешь. Ишь какой народ пошел необщительный. Показывай, что у тебя.

Ну вот. Настал момент расставания. Временного, убеждал он себя.

Нильс вытащил из кармана и положил золотой медальон на поблекший от времени и халатного обращения деревянный стол. Медальон был с асимметричными гранями, волнообразными, похожими на изгибающиеся хвосты змей. В центре, как сердце, бился ярко-синий камень.

- Сапфир? - спросил хозяин лавки.

Нильс кивнул.

- Красивая вещица. Ты хоть знаешь, сколько она стоит? Вижу, знаешь. Ко мне пришел зачем?

- Я же сказал - деньги нужны.

- Они всем нужны. И мне нужны. Я, как человек благородный и душевный, конечно, могу это взять, разумеется, на время. И готов заплатить вот... - он вытащил из своего кошелька купюры, - столько.

- Да ты шутишь!

- А на что ты рассчитывал, приходя ко мне? Смотри, что выходит: я больше не дам, а тебе больше не надо. Я ведь прав?

- Но эта вещь стоит дороже!

- Но тебе нужно ровно столько, сколько я предлагаю!

Нильс задумался. Он все еще не был уверен в том, что готов расстаться с медальоном.

- Хорошо. Но я вернусь.

Он не вернется. Нильс и хозяин лавки это знали.

- Годится, - сиянию улыбки питонообразного позавидовали бы самые яркие суперновые.

Когда Нильс вышел из лавки, ему стало смертельно холодно. Беспокойные пальцы больше не находили в кармане источник тепла. Он оставил свое тепло в лавке старьевщика. Его взгляд метнулся на еще одно жалкое, заброшенное здание. Перекошенная вывеска с надписью "Дворец чудес" внушала чувство смертной тоски и желание бежать. Один шаг, второй шаг, третий: он хочет спастись, скорей покинуть эту улицу. Мимо него проплыла стайка золотых рыбок. Он отмахнулся от них рукой, как от мух. Рыбки поплыли на север, вопиюще возмущая и озадачивая воздух.

Нильсу больше всего хотелось пойти домой, бросить все свои семьдесят пять килограммов передвижной и хаотичной органики на мягкую и спасительную поверхность кровати. Забыться сном. Но его ждало незаконченное дело, которое не дало бы покоя измученному сознанию. Он решил закончить с этим, и уже потом пойти в одинокую темноту своего жилища.

Нильс посмотрел на небо. Темно-синее, испещренное ватными тучами бескрайнее поле свободы, непостижимой, далекой и столь желанной. Как океан над головой. В задумчивости он провел рукой по своему лицу, обнаружил острые пики щетины на подбородке, впалые щеки. Он подумал о том, что вряд ли сейчас хоть кто-нибудь мог назвать его красивым. От этой мысли ему стало легче. Он взглянул на свои руки. Обычно такие пальцы называют длинными и тонкими, он же назвал бы их истощенными и костлявыми. Пальцы умирающего от тяжелой болезни пианиста. Но Нильс не был пианистом.

Город располагался на берегу моря. Нильс остановился возле пирса, вслушивался в пение чаек. Чайки пели песню, которой он не знал. Прибыл черный парусник с туристами. Нильса всегда забавляло как эти дураки восторженно, по-детски наивно смотрят на город. Как будто пришли в цирк смотреть на ручных обезьянок. Но, по большому счету, Нильс не видел особой разницы. Парусник походил на корабль-призрак. Он и был кораблем призраком - слегка просвечивал.

Туристы медленно сходили с корабля. Монотонный голос экскурсовода освещал сегодняшнюю программу. Люди поплелись за ним. Только одна девушка осталась, она разглядывала корабль-призрак. Нильс разглядывал ее. Девушка была среднего роста, примерно двадцати лет, слишком худая, слишком угловатая. У нее были раскосые глаза. Нильс подумал, что они карие, а может темно-зеленые. Ее, пшеничного цвета волосы до плеч, развевал легкий ветер. В этом не было ничего соблазнительного. И вообще, в этой девушке не было той утонченной романтики, которая нравилась Нильсу. Она была сама приземленность и ординарность. Она его заметила.