- Значит, сперва все носили только моновизоры? - спросил я, посчитав историю оконченной.

- Нет. Я изменил решение. Когда мой самолет приземлился, мне позвонил Барков и сообщил, что Алика больше нет, - старик покачал головой, будто сам отказывался в это верить. - Его убили. Застрелили у подъезда. Просто... как собаку. Шесть ебучих пуль в живот выпустили. И пока он был еще живой, молотили его доской от перил. Какие-то мрази, от которых польза была, только если б их пустили на биотопливо, уничтожили величайший разум эпохи ради одной попойки в зарыганном баре. И я решил, что хер им, а не свобода. Это был последний шаг. Моя презентация звучала как вызов, как насмешка над всеми этими съехавшимися самодовольными кретинами, которые только и выглядывали, чем же их накормят. Как плевок в лицо этой элите общества, которая закрывает глаза на все, что творится внизу. Забирайте! Жрите! - говорил я. Запритесь в золотой клетке и отдайте мне ключ! Подчинитесь мне! Лишитесь собственной воли! И они, суки, согласились.

Все это казалось мне более чем невероятным. Как могли люди, недавно осуждавшие саму идею создания подобного монстра, враз принять его ожившее воплощение?

- И никто не воспротивился? - спросил я.

- О, ну протестующих было море. Особенно когда началось массовое производство альтервизоров. И, главное, этим пидарасам, на самом деле, было даже без разницы, против чего протестовать. Говнистая такая породка людей. Самые упорные держались, наверное, лет восемь - точно не вспомню, ну а потом так же нацепили на рожи чертовы маски. Последовали всеобщему движению. Но мне гораздо интересней было наблюдать за теми, кто любит управлять людьми. Эти пастухи так забавно паниковали, когда их стадо от них разбегалось. И когда отара уже перебралась в виртуальные миры, они, спотыкаясь, ринулись за нею, только бы не потерять власть. Еще бы! Столько потенциальных подчиненных. Послушных, покорных. Готовых выполнить любую волю господина, если ее правильно завуалировать. Короли всегда появляются там, где есть, кем управлять.

Мой друг вытер со лба пот и закрыл глаза.

- Я не сразу понял, какую... - он замялся, вероятно, подбирая эпитет, но так и не смог отыскать нужный. - Что мы сотворили... А как еще я должен был поступить? Люди воюют с начала своих дней, меняя только орудия боя. Доминирующие стороны тоже постоянно меняются, и мне, увы, было суждено родиться не на стороне победителей. Нас было мало, и считаться с нами никто не собирался. Кто будет считаться с проигравшими? Всё, чего мы были достойны - получать в качестве пищи протухший бред о всеобщем благе, тошнотворно-сладкую ложь о том, что всё хорошо. И если не хорошо сейчас, то обязательно будет завтра, через месяц, через год... И вот ради чего, скажи, я должен был жить? Чтобы глотать то дерьмо, которым меня кормили? Чтобы, подыхая, проклинать себя за то, что я мог сделать, но не сделал?

Я слышал в его голосе срывавшиеся в крик ноты.

- Мне был не ведом способ исправить то, что творилось в мире. Я только мог попытаться все это остановить, заморозить, пока не стало хуже. Мир, каким он был тогда... он был болен. Я не мог позволить болезни развиваться дальше. Я имел всего один шанс. Шанс, который выпадает однажды за несколько столетий. И я его использовал. Я не воевал - я просто спасался. Спасал не только нас, но и их. Спасал нас всех, понимаешь? - рассеянно повторял мой друг, словно доказывая это самому себе. - Просто спасал...

Его глаза были закрыты, но я видел, как сквозь сомкнутые веки проступала влага.

- Вы поступили так, потому что потеряли друга, - посочувствовал я. - Но в мире есть люди, которые не заслуживают... такого. Которые не должны спать. Должен ведь быть способ, как оградить их...

- И мудрейший, конечно, мне о нем поведает? - саркастично спросил старик.

- За столько лет я бы точно придумал.

- Ну так давай, - поднявшись с кресла, проговорил он. - Давай, думай. Вот прямо сейчас и начинай. И вместо того, чтоб завтра Цитадели штурмовать, сиди и думай. Вдруг у тебя это лучше получится. А я пойду чаю сделаю.

Мой друг оставил меня одного ненадолго. С кухни он вернулся уже в лучшем настроении.

- Забей, парень. Раздумья - все это бесполезная херня, - сказал мой друг. - Нет верных и неверных поступков. Есть сделанные и несделанные.

Он сунул мне в руки горячую чашку и уселся рядом.

- В тот день, когда мы виделись с Аликом в последний раз, он сказал мне слова, которые я навсегда запомнил. "Никогда не позволяй великим идеям стать достоянием общественности, - говорил он. - Даже самое дорогое сокровище, попав в чужие руки, теряет блеск. Ценно лишь то, что всегда остается с тобой, что принадлежит тебе одному - такова людская природа. В истории было множество гениев, понимавших, насколько разрушительными станут их знания, выйди они за пределы их лабораторий. Но, к сожалению, не все видят разницу между метеоритом, упавшим в тайге, и метеоритом, упавшим в городе". Док наставлял меня: "Общество следует кормить новинками постепенно и настолько неспешно, чтобы оно не смогло различить новое блюдо за старым. Любой резкий скачок вперед принесет обществу вред, потому что война - любимая дочь маэстро Прогресса".

Несколько следующих часов мой друг провел за мониторами, разбирая почту и цензуруя шоу и рекламу. Ближе к полудню ему был звонок. Он попросил меня удалиться на кухню, откуда я мог слышать только отрывки реплик. Закончив разговор, старик позволил мне вернуться, и, пока он разбирался с делами, я смотрел какой-то фильм про рок-музыкантов. Позже нам привезли обед, и мы продолжили беседу.

Он говорил весь день без устали, отвечая на десятки моих вопросов и поднимая сотни своих, на которые за всю жизнь так и не смог найти ответа. Некоторые его слова заставляли меня прозреть - в них я открывал мудрость и истины, доселе неведомые мне; некоторые - ужаснуться, а прочие я и вовсе не понимал. Но я покорно слушал. Слушал до самой полуночи, пока усталость не сморила меня. И даже сквозь дремоту, обхватив руками подушку, я слышал, что мой друг продолжает говорить. Человеку, молчавшему полжизни, было о чем рассказать.

* * *

Ровно в восемь я открыл глаза и бесцельно уставился в потолок. "Жалкий раб. Даже вырвавшись на волю, ты продолжаешь совершать те же действия, что и в плену. Даже освободившись от кандалов, ты чувствуешь их тяжесть, а в ушах стоит свист плети надсмотрщика. Системе не нужны инструменты, чтобы управлять тобой. Система уже в тебе".

Попытки уснуть еще хотя бы на пару минут оказались тщетными, и я предался размышлениям, хотя и знал, что ничего хорошего они мне точно не принесут. Людям свойственно самим шагать в бездну, а я отличался от них лишь тем, что делал это с открытыми глазами. И откуда с самого утра взялась эта гнетущая обреченность?

Я думал о родителях, которых никогда не видел и не увижу. Стоит ли мне грустить о них? Я не знал. Нить, связывавшая нас, была слишком тонка, и единственной эмоцией, которую мне удалось уловить, была жалость к себе. Отвратительное чувство. Арена - то единственное, что связывало меня "здесь" со мной "там". Друзья? Их интерес к моей персоне ограничивается моей пользой для команды. Жив ли я для них или умер, как Сэнт-Чарли? Ха! Бессмертный мертвый Чарли.

Бред. Очевидно, что я брежу. И чертовски неприятно, что ничего не могу с этим поделать. Я слишком мало понимаю. И настоящую жизнь, и настоящего себя. Мне бы поглядеть на этот мир еще какое-то время, послушать его звуки. Поучиться. Вот чего я хочу.

Мой друг сидел ко мне спиной, стуча пальцами на клавиатуре. Странное дело, но этот звук действовал на меня успокаивающе - тишина заставила бы меня закричать. Знал ли он о том, что я не сплю? Наверное, знал. Наверное, он знал вообще обо всем на свете. Так должно быть. Я почти уверен, что так и есть. Потому что он создал этот мир.