Он сплюнул на пол, растер плевок ногой и отдышался.
- Но то, что происходило в Сети, было лишь отражением общего упадка за ее пределами, зеркалом такой глобальной деградации... Наука стала служанкой имебцилов. Торжество познания, любовно воспетое красной эрой, низвергли, как памятники вождям ушедшего века, и юные взоры обратились от звезд к подворотням. На каждом телеканале, с каждого обоссанного угла, из каждой дыры сладкоголосые дебилы стали петь о толерантности, о том, как жить им охренительно, о том, что у них, блядь, рожь на полях колосится. И эта... либерастия, эта ослепшая, оглохшая терпимость, напирала просто отовсюду. Свобода, ведущая народ, сладкая воинствующая леди, превратилась в старую жирную шлюху, чего только не напихавшую себе в глотку за всю жизнь. А эти войны? Как боязливо закрыл глаза весь мир, когда оголтелые фанатики разносили восток именем своих кровожадных божков! В каком ужасе замерла цивилизация при виде обезьяны, которой сама же вложила в руки оружие! Как, скажи мне, получилось, что из колыбели мудрецов и математиков вышли торгаши и головорезы?
Старик уставился на меня, будто требуя ответа, которого я не мог ему дать. Цепочка разговора для меня была давно утеряна, и поэтому я спросил первое, что пришло на ум:
- И где они теперь?
- Кто?
- Эти... фанатики.
- Тебя только это заинтересовало? - спросил он грозно. - Воюют, конечно. Только их потасовки теперь перенесены на другой уровень и никому не вредят. В тех же Дисциплинах их как грязи.
- И на Арене?
- Гадс Мессенджерс, Соузен Старс, Холи Эведжерс...
Ни одной из этих команд я не встречал на крупных турнирах.
- Остальные - хуже. Об их достижениях можешь сам судить. До них до сих пор не дошло, что Цитадели не берутся одним только выкрикиванием имени пророка, - подытожил он. - Знаешь, я бы выбрал для себя религию, притесняющую деградацию, но как-то пришел к мысли, что в таком случае сама идея религии потеряет смысл.
- Я бы не стал осуждать чужую веру.
- Ты бы много чего не стал делать, малый. Но я не осуждаю веру. Я говорю прямо, что их бог... любой бог - бредни недалекого ума. Они все носят мои маски. Все у меня в кулаке. И только от меня зависит, что с ними будет. Я решаю, что они увидят, а что нет. Я даже решаю, что они будут жрать на завтрак. И вот где их боги сейчас? Они помогают им? Спасают? Может, дают надежду? Нет, надежда им попросту не нужна. У них все есть. И это все дал им не бог, а разум.
- Значит, нет никаких богов?
- Я этого не говорил, - отсек старик. - Все ж тебе нужно разжевывать...
Он схватил со стола карандаш, начеркал что-то на обрывке бумаги и протянул его мне. На листке я разглядел два простых числа и знак плюс между ними.
- Что ты видишь?
- Ну... сложение, - неуверенно проговорил я.
- И ты знаешь ответ?
Я поставил знак равенства после чисел и написал сумму.
- Просто, да? - спросил мой друг.
- Вполне.
- И вот когда так же, в одну строчку, ты сможешь написать Вселенную, тогда ты увидишь Бога. Здесь, перед собой, а не где-то в больных фантазиях. Увидишь Бога настоящего и единственного. Вот к чему нужно стремиться.
Он проткнул стержнем листок и забросил его под кровать.
- Я тогда... не совсем даже понимал, что всю эту херню нужно остановить. И никакой идеей и, уж тем более, средствами, на тот момент я не располагал...
Он с досадой сглотнул слюну.
- Не умею я рассказывать коротко, - признался мой друг. - И вообще не о том я собирался рассказать.
Поерзав в кресле, он продолжил:
- Так вот... Был у меня один школьный приятель, Костя Барков. Вместе мы не доучились - в одиннадцатом классе он переехал, и всякая связь у меня с ним была потеряна. Снова мы встретились лет через шесть, уже в Сети - я случайно нашел его имя в списке сотрудников компании, на которую я работал по фрилансу. За то время, пока мы не виделись, он, в отличие от меня, балду не гонял. Сам выучился, в микроэлектронике шарил, устроился в мажорную контору и дослужился до ведущего программера... карьеру ковал, короче, пока я дисциплины покорял. Его компания начинала тогда работу над новым проектом - они писали масштабное приложение для телефонов и прочей карманной мишуры. Такая, знаешь, совершенная карта, на которой были абсолютно все объекты - от торговых центров дозабегаловок и уличных сортиров. И Костя по старой дружбе предложил мне работать с ним. Я согласился не раздумывая. Деньги, которые он обещал платить, на то время казались мне просто огромными, и, к тому же, я мог, как и раньше, работать дома. Поставленная задача оказалась для меня простой - я должен был игрофицировать создаваемую ими виртуальную копию мира, чтобы ротозеи, заплатившие бабло за предоставленный сервис, не дай бог не заскучали и не убежали к конкурентам. Игры были моей стихией, поэтому и с должностью я справился, особо не напрягаясь. Куш за работу я сорвал солидный. Уже через год на моем счету водились финансы, о которых в моей нищей стране можно было байки сочинять. Я начал путешествовать, летал даже за океан, но чем больше я узнавал мир, тем меньше в него верил. Однако вот что я тогда заметил: три кита современности - алчность, зависть и похоть - всегда плыли в том направлении, куда дул ветер новых технологий. Ажиотаж, возникавший при появлении на рынке новинок брендовых компаний, был сравним по масштабам разве что со стихийным бедствием. И я проникся идеей, что, управляя этой стихией, можно направлять толпу в нужное мне русло. И первым шагом к этому стала встреча с одним человеком. Он подсел за мой столик в кафетерии, уже изрядно подвыпивший, и представился Аликом Глебовичем Гальским. В подобных случаях я просто вставал и уходил, но в тот раз все было иначе. Этот человек показался мне далеко не глупым, и у нас склеился разговор, - старик похрустел пальцами. - Алик был доктором нейробиологии, и до недавнего времени преподавал в медицинском. Он разработал теорию, которая, по его словам, должна была совершить прорыв в науке - дать возможность перенести человеческий разум на новый уровень. Доктор Гальский настойчиво требовал министерства профинансировать его проект, одновременно продвигая свою теорию среди студентов, за что, собственно, и был уволен из института, а позднее лишен докторской за антинаучные идеи. Мы просидели с ним до самого вечера, обсуждая людские пороки, а когда он протрезвел, я посвятил его в суть своей работы, хотя, вроде как, по договору не имел на это права. "Если моя теория верна, а я уверен, что она верна, - утверждал Гальский. - То мы смогли бы избавиться от всей этой мерзости с помощью твоей игрушки". Алик толкнул мне несколько своих мыслей насчет того, как это можно организовать, и на следующий же день я огласил его идеи своему начальству. Их реакция была не такой, как я ожидал. Как результат, меня выкинули из моего же проекта, обвинив в антигуманности, нарушении устава компании и разглашении информации третьим лицам. Но теперь я четко знал, чего хочу. Это стало вторым шагом. Деньги, заработанные за год, я отдал Алику на его исследования, а сам принялся изучать программирование с таким усердием, с каким когда-то сражался на Арене. Гальский сообщил мне об успешном окончании эксперимента через семь месяцев, когда я уже уверенно владел кодом. Костя слил мне недавний бек-ап их базы, и за двенадцать дней и четыре ящика пива мы с доктором сделали первый прототип того, что сейчас носят все...
Утомленный долгим рассказом, старик облизнул пересохшие губы. Его лоб покрывали капельки пота.
- Мы сделали два образца визоров - визуальный и нейронный, - проглотив слюну, продолжил он. - На выставке информационных технологий я решил презентовать оба, но Алик выступил против демонстрации нейронного прототипа. Причин он назвал кучу - недоработанная конструкция, техническая иррациональность некоторых контактов, неточность в передачи импульсов... но о настоящей причине я догадался лишь спустя годы. Доктор уже тогда понимал, что мы создали. Уже тогда предвидел последствия... И, садясь в самолет, я не стал с ним спорить.
