В моем животе был ребенок, и он танцевал. Вокруг меня была пустая податливая темнота, которую я сжимал двумя пальцами и лепил, словно из пластилина, белого как оболочка Вселенной, из одного небольшого комочка, миллиарды вариантов лиц, стремящихся к самому Началу, безуспешно стремящихся к Катиному лицу, океан всевозможных лиц плескался между моих пальцев, но так и не становясь тем, что я задумал слепить. Я ослеп. И окончательно исчерпав треугольники танца, вращавшиеся по кругу, замкнутом в пересекающихся плоскостях двух перпендикулярных квадратов, я стал неподвижен.

Дыхание возвращалось ко мне со скоростью света, и вскоре я дышал на что-то твердое, что преградило мне путь. С дыханием пришли и руки, которыми я нащупал чертов выключатель и зажег свет.

Из лампочки потекло. Но первые несколько минут я чувствовал только боль, сжигающую глаза. Боль проснулась в колене, в ребрах. И мне снова пришлось танцевать. Танго с невидимой рекой, огромной как Волга или Амазонка, крохотный ручеек которой, размером с нейроновую нить, швырял меня от стены к стене, ломая каркас из костей, выворачивая раны, из которых кусками вылетало ненужное мясо и падало, засохнув, на пол, изъеденный термитами. Глаза как и все тело постепенно привыкли к комнатному освещению.

Вместе с болью в меня начали попадать различные мысли, вроде той, что в комнате находились еще люди, и они были возмущены моим танцем до того, что стали меня ловить, а также пинать и бросать в меня тяжелые предметы вроде стульев и ведер, наполненных снегом.

В какую-то секунду мне удалось скрыться от всех, я спрятался под столом. Скатерть закрывала меня, я видел множество мечущихся возле стола ног, иные были в домашних тапочках, что вызывало смех, иные босиком, иные в туфлях.

Следующей неприятностью стали мои губы. Они отпали. Вернее слегка отделились от лица и повисли на пружинах, дергаясь и издавая непонятные звуки с вопросительной интонацией.

В ушах, которые также слегка отделились от головы, звенел шум и тонули обрывочные фразы, вроде такой, произнесенной женским голосом: "Он высосал всю ртуть из градусника!!" или "Ищите его! Он выпил ртуть!!" или "У меня начались схватки!!" или "О, боже! Это просто кошмар!!" и т.д.

Пока недоумки носились по комнате, я пытался прикрепить свои губы обратно, на чем меня и застигло чье-то асимметричное лицо, нырнувшее под скатерть. Лицо, увидев меня, побледнело, шепнуло несколько матерных слов и прорвалось дичайшим смехом, не имеющим никакой осмысленности, вдобавок обдав мое лицо смачной порцией пропахших ртутью и хлоркой слюней.

Меня начало рвать. Губы снова отклеились и повисли, нелепо болтаясь на двух пружинах. Чья-то рука вытащила меня на свет, и я почувствовал, как быстро придя в себя, люди медленно сгущались вокруг моей эпилептической капсулы. Несколько человек окружили меня. Один из них, после напряженного молчания, резким движением убив комара у себя на затылке, воткнул в меня свой седой голос.

- Палитесь, товарищ Постлеев, палитесь. Ну и что нам с вами делать теперь? - скотина закатал рукава.

- Я не палюсь, само собой вышло... а что собственно происходит, товарищи? - сказал я, по-прежнему сидя.

- Давайте трахнем его! - послышался женский голос. - Раздевайся, малыш!

- Постойте... э... Я не буду... - оправдывался я.

- Как контору палить, так он первый!

Кто-то перднул.

Я нащупал в кармане револьвер. Женский голос обхватил меня с ног до головы, я оказался без одежды.

Какого хрена?!

- Закройте окно, а то выскочит!

Я оттолкнул от себя похотливую суку и выпустил по толпе идиотов несколько пуль. Стенка мудаков заметно поредела, покрывшись красными рваными пятнами и криками, от которых у меня из носа потек гной.

- ЗАКРОЙТЕ ОКНО!!! ЭЙ, ТЫ!! СУКА!!

Какой-то мудак пытался вылезть в окно, но в итоге растекся по подоконнику ржавой смердящей кашицей.

Раненые идиоты крючились на полу, как будто им было больно. Обнаженная женщина с дыркой от пули в бедре улыбалась. Я зажал ее стройную талию между ног.

Она посмотрела кислым мокрым от воплей личиком, снизу вверх. Я вспомнил метро. Когда поезд приближается, вот уже этот пропахший машинным маслом ветер режет всем стоящим у края головы, этот поезд как щелчок пальцев - и твоя голова прыгая с облака на облако скачет в преисподнюю, собирая на пути фрукты.

Я решил оставить их всех, выходя выключил свет. Стоны летели мне в спину, когда я спускался вниз, чтобы завести машину и уехать далеко-далеко, в страну, где можно ловить крабов и закидывать их в окна пассажирских поездов. Тысячи, миллиарды шевелящихся крабов, заполонивших вагон, в который ты вышел посреди ночи, чтобы заварить себе чай, но проводница спит... еще сладко спит...

Бэвэлиус начеркал что-то на листке бумаги, оставил его на столе, перевернув, и вышел. Катя высыпала пакетик со специями в миску с лапшой.

- Опять ты эти мозги ешь... - сказал я.

- Это не мозги. Между прочим вкусно. Попробуй.

- Нервным становишься от этой лапши, там же химия одна.

Катя не слушала меня. Она уплетала еду Бэвэлиуса, он вез с собой несколько коробок этой китайской лапши и угостил нас. Добрый, добрый дядя Бэвэлиус.

Катя закурила. И стала есть дальше, прерываясь на затяжки.

- Как ты можешь курить и есть одновременно?

Катя бросила на меня изумительно ровный в своем предназначении взгляд, который для меня мог бы вылиться в реальности примерно в такие вот завитки: "Может потрахаемся, пока его нет?" - так и спросила.

Я посмотрел в окно. Темно-синие сумерки. Поезд стоял. Рядом под составами ползал какой-то мальчик. Или карлик, не разобрать в темноте. Камни шелестели под его кедами.

Она взяла листок, прочитала его и дала мне. "Закройте окно. Я вернусь через час, ровно в 00:00, ваш Бэвэлиус. Удачи".

- Он совсем сумасшедший.

- Может быть он просто романтик. Или шаман. Ты не очень устал, Коленька?

- Я нет...

Она сняла майку. Я постелил матрас, выключил свет и лег. Через секунду ее теплое тело вовсю извивалось надо мной, облизывая и кусая симметричные участки моего тела.

Я ловил ее цветочное неровное дыхание, вдыхал его и слушал, как оно шевелится в этой уютной и странной тишине. Катя ускоряла темп.

В открытое окно доносились далекие гудки поездов и запах рельс.

Вагон разваливался, и Катя зашивала его своими стонами...

Какой-то мудила запустил в наше окно камнем, он ударился о дверь и упал. Но Катенька похоже не заметила этого. Когда я кончил, она продолжала двигаться еще минуты две. Потом слезла и закурила.

Поезд дернулся и начал медленно заглатывать скорость.

Минуты две мы сидели в темноте и прислушивались.

- Ты слышала? Недавно какой-то стук был... Прямо здесь... Как будто что-то прилетело в окно...

- Да. Надо было его закрыть...

Я включил свет. Это был не камень. Это был краб. Небольшой. Он лежал на спине и шевелил клешнями.

- Вот дерьмо...

- Фу! Убери его! - заорала Катя.

Она впала в истерику, когда увидела членистоногого. Она стала орать и визжать. Я положил краба в тарелку с лапшой.

Катя вдруг начала смеяться.

- А сколько времени?

Я посмотрел на часы. Было десять минут первого.

- Уже десять минут первого.

Катя стала играть с крабом, дразня его клешни вилкой, за которую он пытался ухватиться. Я вдруг почувствовал как одиночество с размаха влетело в мою голову с сухим пчелиным треском разбив ткани и сломав череп. Я терял над собой контроль. Руки и ноги начали плескаться в воздухе, шейные позвонки словно исчезли, я не мог повернуть голову. Через секунду я упал на койку, как будто меня высыпали из мешка, как сахарный песок. Глаза были где-то среди этих песчинок. Они дергались как молекулы газа, мои чувства вытягивались в одну жирную абсолютно ровную линию, по которой я стремительно сыпался в сон. Катя играла с крабом, пока он не взорвался. Она случайно нажала секретную кнопку на его животе, и он просто лопнул. Свет погас в то же мгновение. Катя с коротким визгом исчезла в дымке, моя Катенька...