- Откуда ты? - они оставили меня, не торопясь вышли, я смотрел им вслед и запоминал их одежду.

Коричневый пиджак на человеке в маске коровы, синий свитер и джинсы на человеке без лица.

Я лежал на полу, прислушиваясь к стуку колес. В тамбур зашла проводница, закурила какое-то дерьмо и прислонившись к холодному окну уставилась на меня.

Минуту или две я пытался попросить ее о помощи, но разбитые губы болели так, что я оказался между реальностью и сном, в белом ватном коридоре из облаков, между двумя черными небесами сверху и снизу.

- Когда я была маленькой девочкой, Митя из нашего двора нашел где-то птичьи яйца. Дело в том, что недавно у нас во дворе перевернулся трактор, он врезался в дерево, которое рухнуло, - она затянулась, - На дереве том было гнездо, которое и нашел Митя, он нашел в нем два коричневатых с узорчиками яйца дрозда. Он принес их ко мне домой, мы разбили их, и знаете что было внутри? - она вопросительно подмигнула мне.

Я сглотнул слюну вперемешку с кровью.

- Когда я увидела беззащитных младенчиков птенцов, я заплакала. Митя смыл их в унитаз. Потом его забрали в воздушные войска... Он погиб. Вам не интересно? Я хочу рассказать как он погиб...

Я тянул к ней руку. В руке был револьвер.

- Вам плохо? Меня зовут Люда. Вам помочь?

Тут Люда расстегнула рубашку, на ней не было лифчика. Она нагнулась надо мной, выдохнув дым в мое исковерканное лицо. Рука с револьвером упиралась в ее грудь.

- У меня папа рыбак, - сказала она, и засосала мои кровавые ошметочные губы своими теплыми губками.

Я ощущал ее приятный на вкус язык, ерзавший у меня во рту, как инструменты Джека Потрошителя в теле убитой им проститутки.

- Вы очень приятный на вкус, - мило улыбаясь, она взяла мою руку с револьвером, обхватила губами ствол, и, своими тонкими пальцами надавив на мой указательный, который лежал на спусковом крючке, выстрелила себе в рот.

Ее отбросило назад. В глазах у меня помутнело, я кое-как поднялся, несколько раз падая на ее труп. Один раз меня чуть не вырвало. Я задыхался. Я выполз из тамбура, и пополз обратно, мне ужасно до смерти хотелось узнать что было написано в той записке рядом с миской лапши. Я ужасно хотел обратно. И полз по спящим вагонам, краешком разума замечая, что все купе были открыты и абсолютно пусты, хотя когда я бежал, я видел людей пассажиров, их было много, а теперь это вызывало недоумение и сладкое чувство одиночества. Я хотел только одного, чтобы эти двое не вернулись за мной.

Голова раскалывалась. Я был очень слаб, эпизод с Людмилой возился в моем мозгу как огромная муха в блюдце с вареньем, но осмыслению поддаться не мог.

Я полз. Полз. И полз, пачкая ковролин точками крови. Вокруг меня висели плакаты с изображением черного космоса, белые тускленькие звездочки на фоне чего-то черного, абсолютно черного.

Поезд остановился.

Когда она вошла в купе, я еще спал, держа в руках книгу из ее сумочки. Это был учебник геометрии "Свет и Точки". 6-7 классов. Автор А.Л.Ресницы. Издание 1987-го года.

Только Катя могла взять в дорогу такой бред. Я заснул, дочитав до того момента, когда главный герой, рядовой ВВС Митя готовится прыгать. Парашют раскроется сам, Мите надо только выпрыгнуть. Перед его лицом несколько спин его сослуживцев. За ними близко-близко дергается молочное небо в открытом люке самолета. Митя видит, как у его ног бьются лучи, словно он наступил на солнечных прозрачных змей. Очередь дохла. Доходила до него. Все ближе. Как капля молока.

Катя закурила. Солнечные блики дергались на столе. Она заполнила миску с лапшой кипятком из кастрюли, накрыла миску бумажной тарелкой.

Катя выглядела из рук вон плохо. Из глаз у нее текли непонятные слезы, майка была в крови, из набухших сосцов сочилось молоко.

- Ну как? Покормила?

- Коля... у меня были очень жесткие галлюцинации...

- Да? Какие?

- Тебе и не снилось...

- Да? Зато мне снилась эта хрень, которую ты читаешь. Ты ему это на ночь читаешь?

- Он опять упал вчера. "Как с веточки", говорит. Разбил губу.

- Иди сюда, Катенька...

Я обнял ее. Поцеловал груди. Молоко.

- Ты в крови...

Она не шелохнулась. Она не говорила. Просто молча курила у меня на коленях. Я думал о том, что он сейчас спит, в нем ее молоко. На ее майке его кровь. В нем наши с ней сны.

- А чья кровь?

- Девушки... проводницы... Она застрелилась... я помогла перетащить ее и запачкалась.

Катя переодела майку. Села рядом.

- Что... правда? Застрелилась?

- Тебе не грустно?

Я промолчал.

- А тебе?

Она нахмурилась. Пересела.

- Оставь покурить...

- На.

Дала покурить. Легла, поджав ноги.

Бумажная тарелка набухла от пара. В окне виднелась часть мутно-желтой цистерны, похожей на брюхо огромной неправильной осы, также я видел рельсы и кусочек синего неба. Какой-то мальчик ползал там под вагонами. Катя дышала, я слышал это, выдавливая пальцами сон из закрытых глаз. Надо мной кто-то громко чихнул. Это был Бэвэлиус, наш сосед, странный худой человек в черной мексиканской шляпе.

Странное чувство покоя, когда поезд, несшийся со скоростью пули, вдруг останавливается и стоит среди леса.

Бэвэлиус медленно слез с верхней полки. Его лицо взрывало меня необъяснимой радостью, граничащей с восхищением и одновременно с диким ужасом, как если бы его лицо явилось ко мне в кошмаре, после которого я лишился бы разума. Бэвэлиус попросил у меня листок и авторучку. Он хотел записать что-то из только что увиденного сна, хотя он "вовсе и не спал", по его словам.

Катя села, поздоровалась с ним, взяла пластмассовую вилочку, и воткнув ее в миску, начала вращать, наматывая лапшу. Бэвэлиус положил листок на стол и попросил нас отвернуться на несколько секунд.

Катя протянула ко мне ладонь и закрыла мои глаза. Бэвэлиус писал с сухим скрежетом авторучки о бумагу. В соседнем купе послышались крики младенца.

На глазах у меня лежала теплая ладонь Кати, отчего темнота становилась теплой, словно дышала рядом с моим лицом и я перехватывал это дыхание. Чей-то маленький рот за стенкой купе вовсю звал кого-то прерывистым воплем в пустоту. Поезд качнулся, оторвав Катину ладонь от моего лица, и я увидел тусклый полузакрытый свет нашего купе. Он держал нас в своем кулаке, боясь примять, и нес куда-то, чтобы кому-то открыть, как я однажды принес Кате жука. Это был необыкновенно красивый майский жук, он царапал Кате спину, и если бы я не раздавил его, он разорвал бы ее на куски и улетел, взмахами крыльев расплющив ее тело, размазав ее тело в воздухе и растворив этот самый воздух до оглушающе черной пустоты. Когда от тебя не останется ничего, кроме крика.

Когда я открыл глаза, была тишина. За окном я увидел ночь. Поля, леса смешались в единый комок темноты, куски которого залетали с ветром в приоткрытое острое как бритва окно.

Тишина шипела. Я был один.

Я посмотрел на поцарапанную ладонь. Я облизал проступившую кровь. Но проглотил не сразу. Кровь растаяла на языке, но у нее не было вкуса. Она была теплой и жидкой, как свет.

Спальные полки пустовали. Мой чемодан лежал на сидении напротив, он был открыт, он был пуст. Он был огромен.

Обшивка чемодана из антропоморфных кривых узоров на тускло-зеленом фоне оказалась занавеской, отодвинув которую я залез внутрь. Чемодан оказался гораздо глубже, чем говорила моя жена.

Занавески открыли темный узкий туннель, похожий на кроличью нору из Алисы В Стране Чудес. Я забирался в него все дальше и полз, цепляясь локтями за стенки, пока свет купе не превратился в желтоватую точку позади меня. Света не было, но туннель расширился, так что я мог стоять в полный рост. Я стал танцевать, размахивая руками и ногами, которых не видел. Я только слышал свое учащенное дыхание, которое с каждым выдохом оказывалось вдали от меня. Оно было так далеко, что даже если бы я взял билет на поезд до него, то приехал бы через несколько тысяч лет. И я исступленно танцевал, пока из носа не хлынула кровь, пока громкий шорох где-то внутри моих ног не взорвался аплодисментами сотен рук, пока мои волосы не потекли вниз по вискам, по плечам, по груди и животу, став Катиным голосом, который пел, забираясь ко мне в рот и бурля, как вулканическая лава, то стекая в желудок, то выплескиваясь обратно.