– Боже. – Шанс пересел на ступеньку выше. – Что они взяли? – Он представил себе, что произошло бы, если бы его мебель оказалась тут на неделю раньше, и как все могло бы обернуться, если бы они вернулись, чтобы прихватить чего-нибудь еще.

– Пару антикварных стульев и немного денег из стола…

– Он обратился в полицию?

– Он обратился ко мне. И что меня особенно расстраивает – они ведь явились, когда меня тут не было, и, думаю, специально все так и спланировали. Этот гондон мелкий знает его привычки. И мои, думаю, тоже. С этим дерьмом надо поосторожнее.

– С каким дерьмом? – спросил Шанс. – Не уверен, что улавливаю.

Ди поглядел на него:

– С привычками. На том же месте, в тот же час. Это все равно, что с мишенью на спине расхаживать.

Шанс подумал, что Ди понес что-то странное, неприятное, похожее на то, о чем говорили некоторые его пациенты, страдающие параноидальным бредом. Он оставил свои наблюдения при себе и кивнул, словно соглашаясь с тем, что это весьма здравая позиция.

Ди махнул в сторону здания за их спинами:

– Все барахло снова тут – вот что я хотел сказать.

– Барахло, которое украли?

Ди кивнул.

– Вы его забрали?

– Его и еще кое-что.

Шанс ждал.

– Надо же, чтобы все как-то окупилось.

Шанс потряс головой, представляя, что это может означать.

– Вас послушать, так все легко прошло.

– Довольно легко.

– Они не были вооружены? Не пытались защищаться?

Ди пожал плечами:

– Пацан меня знает. – Сняв с диетической колы пластмассовую крышечку, он заглянул в стакан, видимо желая убедиться, что там ничего не осталось. – Один из его дружков решил, что может попытать счастья с бейсбольной битой.

Шанс громко рассмеялся. Он подумал о водителе «БМВ», потом о детективе Блэкстоуне, развлекаясь фантазиями.

– Не самая лучшая идея, что-то мне подсказывает.

– Ему следовало бы ограничиться бейсболом.

– И что потом?

Ди встал на ноги, зашвырнув оставшийся от ленча мусор в стоявшую поблизости урну.

– Потом он ушел, – прежним будничным тоном сказал он.

Шанс подождал, не добавит ли Ди еще что-нибудь, но тот, казалось, закончил и теперь пялился на урну, будто увидел в ней что-то интересное.

– Когда вы говорите, что он ушел… – начал Шанс, но оборвал себя.

Он подумал, что сейчас, кажется, лучше не задавать вопросов, иначе можно получить ответы. И что, вообще говоря, он знал?

В конце концов Шанс подписал документы и уехал. Забавно, думал он, снова оказавшись на улице, которая казалась теперь удивительно мирной из-за странного отсутствия праздношатающихся юнцов, как эти короткие посещения магазина старой мебели могут заставить под новым углом посмотреть на жизнь. Пройдя по городским улицам, он вернулся в свой офис и обнаружил в приемной Жаклин Блэкстоун, задумчиво смотревшую на облака за окном. На носу у нее была серебряная шина, синяки под глазами, не в пример кровоподтекам старого антиквара, выцвели, а сами глаза, как он впервые заметил, были редкого, прекрасного золотисто-коричневого, почти желтого оттенка. Прямо как у кошки, подумалось ему.

Шанс делил офис на Полк-стрит с тремя другими докторами: Салком, Марксом и Хейгом. Джейкоб Салк был психиатром, специалистом по манипуляциям сознанием, культам, промыванию мозгов и неправомерному воздействию. Давид Маркс – психоневрологом, которого Шанс знал еще по университету. Как и Шанс, он был мужем и отцом. Правда, в отличие от Шанса, разводиться не собирался. И наконец, Леонард Хейг. Сорокапятилетний Хейг, самый преуспевающий среди них, невролог с личным состоянием, который специализировался на услугах для крупных страховых компаний. Недавно он приобрел дом на юге Франции. По слухам, был замечательным теннисистом и удачливым сердцеедом. Не считая нескольких случаев, когда Шанс и Хейг в качестве экспертов противостояли друг другу в суде, они почти не разговаривали между собой. Тем не менее именно Хейг предупредил Шанса о приходе Жаклин Блэкстоун.

– Я только что направил к вам в приемную пациентку, – сказал он.

Они стояли в коридоре перед черно-белой фотографией определенно невменяемой старухи, сидящей в крошечной комнатушке без окон. В комнатушке было пусто, как в тюремной камере, если не считать вереницы бумажных куколок, неизвестно за какой надобностью подвешенных над почти лысой головой женщины.

Шанс лишь поднял брови. Ему показалось крайне необычным, что Хейг не счел ниже своего достоинства кого-либо куда-либо направить.

– Она по ошибке зашла ко мне, – сказал ему Хейг. – Я попытался ее удержать, но какого черта? Она хотела к вам.

– Ну… полагаю, тогда я должен вас поблагодарить, – проговорил Шанс.

– Или, по крайней мере, оказать мне ту же любезность. – Хейг склонился к изображению невменяемой старухи, в котором Шанс опознал работу их главного парковщика Жана-Батиста Марсо.

Жан-Батист приехал из Парижа и студентом изучал антропологию и медицину. Полученная в возрасте двадцати четырех лет травма головы с образованием рубца в задней части лобной доли головного мозга сделала из него страдающего судорогами эпилептика вроде святого Павла, в результате чего он оставил академическую учебу ради менее исхоженных дорожек. Одним из его увлечений стала фотография, и через сорок с лишним лет после несчастного случая у него собралась внушительная коллекция портретов надменных помешанных индивидов в различных стадиях физического и психического упадка, которыми он периодически норовил украсить стены здания.

– Опять он за свое, – сказал Хейг, имея в виду снимок. – Думаю, может быть, на этот раз вы сможете с ним поговорить?

Новая работа вызывала у Шанса сомнения. С одной стороны, портрет по непонятным ему самому причинам заинтриговал его. С другой – от него хотелось повеситься. Что касается самого Жана-Батиста, тут Шанс не колебался: он считал его одним из скрытых сокровищ города, эдаким странствующим святым, посвятившим себя поиску сюжетов и вещей с пока еще не выявленной ценностью. Он в одиночестве жил в крошечной полуподвальной квартирке, полученной вместе с работой благодаря договоренности с хозяйкой здания, древней, сказочно богатой китаянкой; что конкретно их связывало, было неясно, хотя Шанс подозревал, что тут не обошлось без некой формы нелегальной психотерапии, с применением медикаментов или без такового, особенно если учесть, что Жан-Батист, не имея соответствующих документов, то и дело принимал пациентов, склонных к путешествиям в астрале и беседам с мертвыми. Но даже гипотеза Шанса была совершенным домыслом, договоренность явно существовала, и любые попытки некоторых арендаторов избавиться от француза кончались плохо. Его защищали сверху.

Но странные снимки были лишь частью проблемы. Когда дело доходило до парковки автомобилей, Жан-Батист не делал разницы между последними моделями «порше», «бимеров», «мерседесов», «рендж роверов» и «ауди», наводнявшими подземную стоянку, и «Олдсмобилем Катласс» 1989 года, на котором теперь ездил Шанс. (У жены остался «лексус», а свой «олдс» он нашел на Крейгслисте [21]). В то время как другие парковщики почти единодушно стремились припрятать эту скрипучую развалюху подальше, Жан-Батист ставил ее на самые соблазнительные места. Этот акт милосердия давал некоторым, в том числе и Хейгу, повод подозревать Шанса и француза в каком-то особом союзничестве.

– У него эти штучки в духе Дианы Арбус [22] достигли новых высот. Или, наоборот, глубин, – продолжил Хейг. – У нас пациенты в окна повыскакивают.

Шанс разглядывал изображение сумасшедшей. Хотя за месяцы, прошедшие с появления Жана-Батиста в подвале их бизнес-центра, и особенно из-за собственного развода, Шанс начал даже получать удовольствие от примеров деятельности чужой расторможенной психики – такое сильное, что не признался бы в нем своим более профессиональным коллегам, – верным также было и то, что Жан-Батист являлся вещью в себе и от чужого влияния зависел не больше чем погода, да и радостей в жизни Шанса в последнее время осталось так мало, что он старался получить их где только мог.