С ума они посходили? Неужели все люди так быстро меняются, стоит им на два-три месяца уехать из города в селенье вроде нашего, где дачники только и видятся друг с другом и больше ни с кем? Да в таких мини-юбках, еще покороче этой, и в Баку полгорода ходит, и никому в голову не придет возмущаться этим! И не только в Баку, ни на одну девицу в мини никто внимания не обратит ни в Бильгя, ни в Мардакянах, ни на одном более или менее приличном курорте Апшерона. Даже интересно стало, что бы со всеми нашими соседями произошло, если бы они здесь жили безвыездно круглый год. Жаль, что это невозможно, очень уж интересно было бы поглядеть, какими они станут. Неужели они, кроме мини-юбок, ничего больше и не заметили? Сперва я увидел дядю Кямила, он шел по тропинке со своими чемоданами, и я сразу же побежал ему навстречу. "Здравствуй, - сказала она и протянула мне руку. - Вот ты какой, оказывается". А я не мог ей ничего сказать, ни одного слова, я даже посмотреть на нее еще раз не мог себя никак заставить, а только и мог в тот день, что молча идти между ними обоими к дому дяди Кямила, чувствуя, как у меня перехватило горло и где-то очень глубоко в груди стеснило дыхание так, что на глазах выступили слезы.
Все с того дня переменилось в Гаялах. Раньше мне бы и в голову не пришло пойти утром погулять просто так, а теперь мы гуляли втроем, и оказалось, что это очень приятное занятие, гулять рано-рано утром просто так по берегу моря, смотреть, как возвращаются с ночного лова баркасы рыбаков, или вечером смотреть, как заходит в море солнце. Никогда раньше, до приезда Наили, мы так не гуляли.
Правда, каждый раз мне становилось почему-то грустно, но не очень, а так, слегка, но и грусть эта была очень приятной. Если и ходил куда-то - только по делу, за хлебом или к молочнику, на берег рыбу ловить, а чтобы просто так, и в голову не приходило. Всю жизнь здесь прожил я, а обо всем этом я знать не знал, вот ведь что удивительно! Но лучше всего было, когда мы приходили домой. Вечером. Света не зажигали, от полной луны вокруг до того светло было, что даже светляки не светились, только и САКппш было, как внизу, под скалами, море шумит негромко и в саду, перед домом, звенят сверчки. Сперва мы просто сидели на балконе молча, и казалось, ни у кого больше не будет сил встать с места, до того мы уставали на этих прогулках. Первой всегда вставала Наиля, ни разу я не услышал ее шагов, когда она подходила и включала музыку. Если закрыть глаза, то сразу же можно было представить, что весь оркестр собрался целиком и играет здесь, на маленьком балконе дяди Кямила, и из-за тесноты музыканты расселись где кому удалось. Рояль стоял в двух шагах от меня прямо напротив, у самого крыльца, и по всему чувствовалось, что пианист очень доволен тем, как хорошо освещены клавиши, и только торопится изо всех сил доиграть все до конца, прежде чем луна скроется за тучей, и что никаких других в этот вечер у него забот нет, а обижаться он и не думает, ему становится еще приятнее, когда трубач на самой высокой пронзительной ноте, от которой зазвенели все стекла, отрывает от губ трубу и, положив ее на крышку рояля, садится рядом, н они вдвоем в четыре руки успевают обогнать не только скрипачей, играющих стоя на ступеньках лестницы, но и блуждающих в поисках места по всему дому саксофонистов, правда, еле-еле, но все же успевают обогнать ударника, содрогающегося всем телом под сухими ударами н оглушительным звоном, отдающимися в скалах неслыханным здесь чудным эхом. Певец пел на незнакомом языке, но было понятно, что этот человек поет потому, что любит неслыханной любовью и хочет, чтобы об этом узнал каждый, все люди в Гаялах, и он пел об этом так, что у всех, кто его слушал, начинала гореть кожа на лице, а по плечам и спине один за другим проворно пробегали на ледяных лапах муравьи, до тех пор, пока, не выкрикнув в последний раз признание, все те же слова, значения которых я не знал, он не падал всем телом на щербатый пол балкона.
Я бы до утра смотрел бы, как они танцуют, до того у них это здорово получалось, даже когда они останавливались друг против друга, было видно, что они продолжают танцевать и остановились они потому, что наступил такой момент, без которого невозможно обойтись, когда надо немедленно остановиться н посмотреть друг на друга, как смотрели они. После того как появилась Наиля, я понял, что и дядя Кямил очень красивый, с тех пор я и начал мечтать, что, когда вырасту, буду такой же, как он, высокий и гибкий, с мускулами на плечах и руках... Красиво они танцевали, и хорошо мне было, когда я на них смотрел. Уходил я от них только тогда, когда бабушка начинала меня кричать. Иногда, проснувшись ночью, я слышал стук машинки, дядя Кямил и раньше много работал, но не так, как теперь, после того как приехала Наиля. Часто утром, когда я приходил к ним, у него были красные глаза и белые, без кровинки, губы. Но гулять он все равно шел, спать ложился часа на два-три днем в полдень или чуть позже, после того как мы возвращались домой. Ни к кому из соседей они не ходили, и у них никто не бывал.
Не то что его не любят или не уважают - просто он неразговорчивый и очень много работает, вот в чем дело. Но вообще я заметил одну вещь - с тех пор как здесь появились Рашид и Аделя, к нему все стали относиться хуже. Как-то незаметно-незаметно, но постепенно все наши соседи стали дружить с Рашидом, советоваться с ним по поводу всех своих дел, ходить к нему в гости. Постепенно они совсем перестали ходить к Кямилу и к себе перестали приглашать, даже на дни рождения или свадьбы. Потому что это был единственный человек, который с Рашидом не только не дружил, а даже разговаривал не так, как все наши соседи, сухо разговаривал, как с посторонним, да и то только тогда, когда Рашид к нему сам первый обращался. Я чувствовал, что Рашиду это очень неприятно и обидно, было видно, когда они встречаются, что Рашиду непонятно, почему это дядя Кямил ни с того ни с сего к нему так несправедливо относится. Аделе это тоже не нравилось, и она всем говорила, что из дяди Кямила ничего путного в жизни не получится, да и что может получиться из человека, который, вместо того чтобы засучить рукава и взяться за дело, вбил себе в голову, что он писатель, и занимается день и ночь бесполезной чепухой.
Рашид при этом начинал морщиться так, как будто у него внутри начинает что-то сильно болеть, и сразу же просил Аделю, после того как она замолкала, не говорить так о дяде Кямиле, потому что это не их - Адели и Рашида - дело, как живут другие люди. И в конце концов может быть, что из дяди Кямила и вправду получится писатель.
- Пьяница из него получится или еще что-нибудь похуже, - каждый раз говорила Аделя. - Когда-нибудь увидишь, кто прав - ты или я.
- Напрасно, напрасно ты так говоришь, - вздыхал Рашид, - Я не спорю с тобой, просто зачем нам нужны эти разговоры, и ты нервничаешь, и я, он хоть и посторонний мне человек, но я ведь из-за него переживаю. И потом, плохого он никому не делает, только себе вред приносит. Давай поговорим в чем-нибудь приятном!
Непонятно, из-за чего Аделя так дядю Кямила невзлюбила н презирает, а то, что она его невзлюбила, я точно чувствую. А после того как Наиля приехала, Аделя только ею и занимается, все бегает по дачам с новостями, и откуда она их берет, ума не приложу, в бинокль она дачу дяди Кямила разглядывает, что ли? Все знают, что моя бабушка сплетен не любит, не слушает никогда и сама не рассказывает, так она даже моей бабушке что-то умудрилась рассказать - я из булочной вернулся, смотрю, бабушка сидит молча, уставившись в глаза Адели как загипнотизированная, а то говорит быстро-быстро:
- Свадьба! Какая свадьба? Слава богу, что зарегистрировались! - Тут она увидела меня и замолчала. Я сел за стол напротив нее и стал ждать, когда она уйдет.
- Как ты хорошо загорел! И вытянулся. Но, по-моему, похудел немного! Или мне кажется?
- Кажется, - говорю.
- А почему к нам не заходишь? Мы всегда тебе рады.
- Зайду как-нибудь, - сказал я и сразу же пожалел. Надо было по-другому: "Потому что мне у вас неприятно бывать!" - или еще лучше: "противно". Жаль, что не сразу догадался, но ничего, сейчас она еще что-нибудь спросит ответим! Надолго запомнит. В окно уставилась, чего она там увидела интересного?!
