Магсуд Ибрагимбеков

ПРИЛЕТАЛА СОВА

Теперь скрипит, проклятая! И до чего противно скрипит, сил никаких нет слушать. То стонала и ухала, так что меня спросонок мороз по коже продрал, а теперь скрипит. Скрипит и щелкает. На инжирном дереве сидит, что за оградой, а слышно так, как будто она где-то совсем рядом в доме. Если не прогнать, до утра не остановится. До чего вставать и выходить неохота. И чего она сюда повадилась каждую ночь прилетать, других деревьев ей мало в Гаялах? Вот этот камень подходящий. Посмотрим, как теперь запоет! Эх! Чуть-чуть ведь не попал, совсем рядом с ней по ветке стукнулся. Аж зашипела от страха. Сразу же поднялась и рванула в сторону. Она, наверное, серая, а в свете луны она кажется светлой-светлой. Куда она полетела, интересно?

И не только сова, виноградные лозы и тутовые деревья, даже желтые камни забора и скалы внизу над морем казались белыми. Если бы не сова, то в эту ночь вокруг было бы очень тихо, это мне сразу стало ясно, как только она улетела. Даже сверчки молчали. За спиной у меня дверь скрипнула.

- Ты чего не спишь?

- Сову прогонял. Опять прилетела.

- Не к добру это, - вздохнула бабушка. - Дай бог беды миновать.

- Дядя Кямил в субботу приедет и пристрелит ее, никакой тогда беды и не будет. Я его попрошу.

- И думать не смей. Нельзя сов убивать, - сказала бабушка. - Грех это.

- А какая беда может быть от того, что она прилетает?

- Только у меня и дел, ночью о совах с тобой разговаривать. Иди спать, не проснешься ведь утром.

- А завтра скажешь?

- Скажу, скажу. Спи. Половина третьего уже...

Спать мне совсем не хочется, вот ведь в чем дело. Да и стоит ли ложиться, если через полтора часа мне надо вставать. Мы уже договорились с Васифом завтра пойти ловить рыбу, в половине шестого на берегу должны встретиться... Придется все-таки лечь, бабушка все равно не успокоится, пока не увидит, что я заснул... Не забыть бы утром спросить у нее, почему это быть беде, если ночью сова прилетает.

Бабушка моя все приметы знает, какие только есть на свете. Это потому, что она верующая и старенькая.

Утром я уже выходил, когда она меня остановила. Молча подошла ко мне и отобрала удочку и ведерко.

- Я не хочу есть.

- А я разве спрашиваю?

И когда она успела молоко подогреть? Иногда мне кажется, что она вообще не спит, а так, дремлет и при малейшем шуме просыпается.

- А ты обещала рассказать, почему это плохо, если сова по ночам начинает прилетать?

- Да уж хорошего мало. Эта примета верная - умрет кто-нибудь или заболеет. А эта последнюю неделю ни одной ночи не пропускает.

Ну, уж если моя бабушка что-то говорит, то уж она в это верит. То-то она и вчера и ночью такая грустная была. Она, конечно, теперь и не сомневается, что кто-то у нас дома умрет или заболеет. Кто-то из нас двоих. Я посмотрел на ее расстроенное лицо и даже про рыбалку забыл, до того мне ее жалко стало. Она ведь понимает, что я не умру, а раз не я... что же получается? И нужно же было, чтобы проклятая сова прилетала именно на это дерево.

- Это сплошное суеверие, - сказал я.

- Вот и прекрасно, - сразу же согласилась бабушка. - А ты иди, тебя же ждут.

- А мне уже и идти расхотелось, - сказал я. - Нет, ты только подумай, ты же умный человек - из-за какой-то паршивой совы, понимаешь, птицы, может умереть человек. Это же курам на смех!

Тут она перестала убирать со стола и стала меня разглядывать. Если бы на меня кто-нибудь другой так посмотрел, я бы обиделся, а тут и сделать ничего нельзя, если смотрит на тебя с насмешкой твоя родная бабка.

- Умник! - сказала она. - Ах, какой ты умник, смотреть приятно! Это я суеверная! Три года назад твой отец тоже говорил, что я суеверная, когда к дому Шахлар-бека повадилась каждую ночь сова прилетать.

- Так он же больной был и совсем старый, - сказал я и сразу же пожалел, что сказал так.

- Ну и что же, что старый... И не такие старые живут. Шахлар-бек еще, может быть, несколько лет прожил бы. Его мать Гамэр-ханум на десять лет старше его была, когда умерла.

Что правда, то правда - за несколько дней до его смерти к ним сова по ночам повадилась. Ну и что? Для меня, например, это не доказательство. Ведь Шахлар-бек был очень старый, к нему каждую неделю приезжал из города врач, специально для того, чтобы проверить, как он себя чувствует. Во-первых, потому, что Шахлар-бек официально считался долгожителем, а все долгожители в Азербайджане взяты на учет, а во-вторых, потому, что он получал персональную пенсию, ему ее дали за то, что он бывший революционер. Он с утра до поздней ночи сидел в кресле на балконе своего дома, сам до того маленький, что почти целиком умещался в нем, и голова у него была седая, и бородка. Он всегда всем приветливо улыбался - и знакомым и незнакомым, кто мимо его дома проходил. Его все соседи в округе уважали и, по-моему, гордились, что он здесь живет. Я его, честно говоря, раньше побаивался, наверное, из-за того, что он часто сердился и тогда начинал кричать громким сердитым голосом на дочь и на двух своих сыновей. Обычно он на них кричал во время игры - он с ними то в карты играл, то в нарды. Я ни одного вечера и не припомню, чтобы у них во что-нибудь не играли бы. Часто приезжали из города оба его сына с приятелями - все пожилые люди, и с вечера усаживались за стол - за карты или в нарды на двух досках сразу. Он и в те редкие дни, когда никто не приезжал, обходился своими силами - играл с женой Марьям-ханум и дочерью Зарифой, старой девой. Шахлар-бек и мне всегда улыбался, когда я к ним приходил. Сразу же спрашивал у меня, как в школе дела, расспрашивал, что на пляже делается или в селенье - очень он был любопытный. Видно было, что он не из-за приличий со мной разговаривает, а потому что ему и вправду интересно. Я запомнил тот вечер, когда я его в последний раз видел. Он, как всегда сидел в кресле. На столе было для него накрыто, но он не ел. Сидел и о чем-то думал. Сперва пригласил меня к столу, но я отказался, потому что пообедал полчаса назад, а потом спросил:

- Как, по-твоему, почему это созданье отказывается от еды? - и показал мне на кошку Пакизу, которая сидела на полу перед миской с едой и, вместо того чтобы есть, смотрела неотрывно на Шахлар-бека и время от времени протяжно мяукала. - Кошка с утра ничего не ела. Значит, ей не нравится еда, - сказал он, не дожидаясь моего ответа. - Зарифа! Зарифа! - вдруг закричал он. - Что ты налила такого в миску кошке, что она отказывается есть?

- То же самое, что и нам, пити, - сказала дочь, появляясь в дверях. - Суп, и накрошила в него мяса и хлеба.

- Непонятно, - он прикрикнул на кошку: - Ешь! Наверное, думает, что ее обманывают, - сказал он, не то обращаясь ко мне, не то просто подумал вслух, потом кряхтя встал, взял свою тарелку с супом и подошел к Пакизе, с трудом наклонился с тарелкой к ней, так и казалось, что вот-вот расплещет суп, и сказал: - Посмотри, у меня в тарелке то же самое, что у тебя. Смотри!

Пакиза медленно, отошла от него, у лестницы оглянулась и спустилась в сад.

- Вот, - сказал ей вслед с сожаленьем Шахлар-бек. - Кошка. Что с нее взять? Была бы собакой, вела б себя по-другому.

Зарифа отобрала у него тарелку и поставила на прежнее место. Он медленно вернулся и сел в кресло.

- Слушай, - вдруг спросил он меня, - ты в бильярд играть умеешь? Ничего, научишься, - сказал он, услышав, что я не играю. - Вот странно как, удивленно сказал он, - сидят два человека - один уже кончил играть в бильярд, а другой еще не начал. Тебе не странно?

Он и в тот последний вечер после моего ухода играл в карты - один на один с дочерью. Они еще не кончили играть, когда прилетела сова и начала стонать... Может быть, это была та же самая сова, что теперь к нам повадилась.

Похоронили его здесь, на кладбище в Гаялах. На его похороны столько народу собралось, что можно было подумать, что весь Баку съехался в Гаялы. Никто, кроме Зарифы, не плакал, даже сыновья, но было по-настоящему грустно, хоть все собравшиеся и улыбались, когда на поминках начали рассказывать всякие интересные истории, в свое время приключившиеся с Шахлар-беком. Мне особенно одна история понравилась, ее рассказал старый седой человек, один из тех, кто приезжал к Шахлар-беку играть в карты.