— Да какая я "твоя"? — откликалась раненая Тамара, блюдя конспирацию.

— Простите, Тамара Ильинична, — покаянно попросил я.

— Дурак ты, дурак! — беззлобно обругала меня минералог. — Это ж удумать надо: в комнате стрелять! А если б ты глаз мне выбил? Ладно, что с тебя взять, прощаю!

— Пусть с него Нелечка возьмет, она знает что! — развлекался Ленька, прикрыва­ясь от шутливых шлепков смеющихся женщин.

Испросив прощения, я тут же сходил за паскудным пистолетом, спустился к берегу Хайкты и, размахнувшись, зашвырнул его в воду.

35

На другой день уходили в южные маршруты. Их было не меньше, чем северных, и главной задачей было сделать как можно больше работы до дождей, которых не миновать.

Наш Рюмзак был передан промывальщиком в отряд нового геолога, горняка Наторхина, сюда же попал и Григорий, взять его в свой отряд я никак не мог.

Дожди пошли во второй половине августа. Просидев пару дней в пологе под тентом, мы поняли, что этой пакости нам не переждать: продукты на лабазах на "пустые" дни не рассчитывались.

По утрам, высунувшись из-под полога, мы с надеждой смотрели на небо, и, как вчера, оно нависало над тайгой темно-сизой низкой крышей обложных туч. Под по­логом мы ели, наливались "от пуза" кипятком, раскочегаривали напоследок костер, чтобы пропариться впрок, потом разбрасывали костер, и маршрут начинался.

Дождь лил с ничтожными перерывами. Вроде бы теплый дождь, но он постепенно высасывал тепло из тел, одежда липла, в хлюпающих башмаках деревянели ноги, пальцы рук корчило так, что с трудом можно было удержать карандаш или компас. Пока я записывал, Юрка прикрывал мою пикетажку лотком. Несколько раз в день мы разжигали костры не с тем, чтобы просохнуть, а с тем, чтобы пройти потом сколько-то времени в горячем пару мокрой одежды. "Небо — тряпка половая. Жмут ее четыре дня. Хоть бы молния какая Угораздила в меня! Хоть бы высушила сразу Желтой вольтовой дугой! Стать бы рыбой круглоглазой С красной жаброй за щекой..." — сочинял я потом в Березитове. А тогда в голове, казалось, не было ничего, кроме холодной воды, булькающей там на каждом шагу.

Главное было — не прозевать начала переохлаждения.

Последний день обложных дождей был 31 августа. С ночлегом мы припозднились, и, когда углядели подходящую площадку для стоянки, уже темнело. Ленька принялся разжигать костер. Сухие коробки спичек хранились у нас в одном из двух презерва­тивов из купленной мною в Невере пачке. (Второй презерватив, оставленный в Березитове, я с недавнего времени хранил для Нели.)

Встав на четвереньки, Ленька скрюченными пальцами вычиркивал спички одну за другой, пихая их под стружки, под бересту, — все было мокро, все сочилось водой. Мы с Юркой Шишловым натягивали меж деревьями тент. Потянули — лопнула веревка. Свели деревянными пальцами концы веревки, но затянуть узел не было никакой возможности.

— Зубами тяните! — матерясь, командовал Ленька, стоящий на четвереньках с залитым водою лицом.

Стали тянуть концы веревки зубами. Я глянул в ощеренную Юркину пасть с верев­кой, зажатой его зубами из разнородного металла: "этот — из ложки-нержавейки, этот — из японского сплава..." — вспомнил я это и, захохотав, выпустил изо рта конец веревки. Мы попадали в разные стороны. Глядя на меня, заржал и Юрка.

— Дурной смех! — сурово определил Ленька. — Не удастся разжечь костер, будем идти, покуда сил хватит, иначе передохнем от переохлаждения!

Потом Юрка, вспомнив опробованный кем-то способ, отхватил ножом кусок сво­его резинового каблука, и Ленька все же разжег костер. Мы раскочегарили этот кос­тер, как доменную печь, ставя шатром целые сухостойные стволы, валяющиеся тут в изобилии, и, разморенные благодатным жаром, любовались на то, как, клокоча ог­ненным нутром, костер вышвыривает во тьму малиновые фонтаны искр.

А назавтра дождь прекратился, и оставшиеся маршруты воспринимались нами чуть ли не курортными прогулками. В одном из таких маршрутов мы отмечали день рожде­ния Леньки — тридцать четыре года. На вечернее послемаршрутное пиршество у нас были припасены рожки с маслом (это тебе не "затируха") и по банке сгущенки на брата. Я вручил имениннику поздравительное послание со всевозможными пожеланиями. Послание заканчивалось так: "И основное не забыто. Тебе желаем, старина, Попасть скорее в Березитов, Где спирт, чифир и Шевнина" (Фамилия Тамары Ильиничны.)

Наконец все наши южные маршруты были завершены. На последней стоянке мы отоспались, доели остатки харча. Далее был выход на базу — холостой ход, пусть и с полными рюкзаками, пусть и двадцатипятикилометровый, но все равно прогулоч­ный — по тропе!

На тропе мы растянулись. Я намного опередил ребят и пёр в Березитов, точно подталкиваемый в спину, — там ждала меня почта, непременно уж доставленная со станции каюрами. Тропа уткнулась в Хайкту, тут должен был иметься брод, но толь­ко не после таких дождей. Сбило меня с ног, когда я прошел уже середину бывшего брода, да и то очень удачно сбило, прижав к берегу метрах в ста ниже. Я даже не вы­пустил из рук молотка, цепляясь за кусты.

Когда появились наши, я успел уже выжать одежду и почти обсохнуть и с выруб­ленным заранее шестом в руках орал им со своего берега, куда их примерно снесет. Потом мы все трое двинулись на Березитов.

Конец маршрутам, и сезону почти конец. В прошлом — Дес. Разграбленный лабаз, комарье, дожди, все наши мокрые ночевки и продуктовый подсос — в прошлом. Отбухали, отработали, сделали все, что было положено, впереди — одна только закон­ная приятность. Удивительное это ощущение — конец сезона.

В Березитов мы вошли, горланя песню о стланниках. Все отряды уже собрались на базе, ждали нас. Герман умел устроить людям праздник. Все — потом, все — завтра, даже баня, даже письма, сейчас — застолье, все вместе: и геологи, и работяги, и обе наши хозяйки. "Наливай! — Ну что же, резонно. И себе налью, и другим. Мы справля­ем конец сезона, Мы пришли вчера из тайги..." Не вчера мы пришли, а сегодня, это — стихотворная фальсификация, ради складу, и не я разливаю, а Ленька Обрезкин набулькивает во все кружки щедрой рукой. Лей, Ленечка, хоть и косой я уже, потому что не закусываю, а воплю песни, ничего, если что — пойду поблюю вслед за Гришкой, любезным сердцу поэтом, ничего — все ведь свои. Это тебе не прошлогодняя моя партия, это березитовский коллектив! Чувствуешь, Гришка, какие люди, как тебе повезло с полем? И мне повезло. Повезло мне, что мешок мой спальный кто-то расстелил, есть куда воткнуть рога пьяному и счастливому...

Дней через десять должен был прилететь вертолет, чтобы в несколько рейсов перебросить людей в Невер. Пока мы потихоньку занимались камералкой — готови­ли полевые материалы к приемной комиссии.

Наш с Нелей роман полыхал вовсю. К решительным шагам ее подвигнуло почти круглосуточное Ленькино квартирование в женской половине. Неля просто шалела от всего, чему была свидетельницей.

Как-то мы пошли с ней за водой на березитовский ключ. Со всех сторон к поселку под­ступала тайга. В безветренной прохладе ясного осеннего дня стояла она на фоне голубо­го неба в лучшем своем убранстве из всех оттенков пурпурного, желтого, зеленого...

Неля поэтически вскинула голову к небу и начала нараспев:

— Золотая осень, осень без дождей...

— Давай-ка ведра бросим, и будь-ка ты моей! — подхватил я, и мы захохотали.

— Дура я, дура, — сказала она, — давно бы уж нам надо было согрешить...

Неля-Нелечка, прелесть ольдойская, чудо березитовское, подарок судьбы, подарок того удивительного сезона.

А вертолет все не летел. Продуктов в Березитове оставалось в обрез, хорошо еще, что часть людей (и Григорий среди них) ушли с оленями на Урушу для отбора водных проб с дальнейшим переездом в Невер.

Не летел вертолет. Более того, базовский радист нас не слышал.

Отослали на Урушу вторую группу: Ленька, Неля, Тамара Ильинична, трое рабо­тяг. Осталось нас шестеро. В несколько ходок перенесли мы все отрядное барахло в соседний, за семь километров, поселок, брошенный прииск, совсем уж разваливший­ся. Там, мы знали, был большой лабаз топографов, работавших в нашем районе, мож­но было надеяться на встречу с ними: если уж не продуктов позаимствовать, так хоть попользоваться их рацией — в нашей мы уже сомневались. Неделю мы просидели там в палатке на грибах и ягодах. Каждое утро, в часы связи, Паша цеплял наушники, сту­чал ключом, пытаясь связаться с базой. Эфир был набит разговорами базы о каких-то списанных костюмах х/б, о спальных мешках и сапогах, об остатках муки и сахара, а нас радист не слышал. Мало того, база совсем не интересовалась самой дальней парти­ей, почти месяц не подающей о себе вестей.