Князь посмотрел на нее, стараясь не встречаться с ней взглядом.

— Мне нужен подменыш, Гора, — произнес он.

Голос троллихи подобен был раскату грома, доносящемуся из земных недр.

— Охо, охо, — забубнила она, — снова он тут. Заходи, кто б ты ни был, порождение Ночи и Хаоса. Что, космос все усмехается?

— Поторопись, — велел Имрик, — я должен совершить подмену до рассвета.

— Поторопись, говорит он, ветер подгоняет листья по осени, снег валит с неба, жизнь торопится к смерти, а боги — к гибели, — продолжала ворчать троллиха. — Бесчувственный ветер раздувает прах, и только безумец слышит музыку сфер. Эй, красный петух на навозной куче!

Сорвав со стены кнут, Имрик хлестнул им пленницу. Та съежилась на полу. Эльф быстро, содрогаясь от прикосновений к ее склизкой коже, выполнил то, что от него требовалось. Затем он девять раз обошел вокруг троллихи против движения солнца, напевая песню, звуки которой не сумел бы воспроизвести ни один человек. Троллиха корчилась и стонала, живот ее набухал на глазах, а едва Имрик завершил девятый круг, завопила так, что стало больно ушам, и родила.

Наружностью своей младенец как две капли воды походил на сына Орма, но сразу же завыл и укусил мать. Имрик связал его веревкой и лишь тогда взял на руки. Ребенок успокоился.

— Плоть мира сползает с черепа, — троллиха потрясла цепью и прижалась к стене, дрожа с головы до пят. — Рождаются могильные черви, и зубы уже не скрыты губами, и воронье выклевало глаза. Скоро, скоро ветер будет гулять в пустом черепе.

Имрик запер дверь темницы.

— Он ждет меня, — завыла троллиха, — он ждет на холме, где кружат обрывки тумана, девять сотен лет ждал он меня. Слышишь, каркает черный ворон…

Эльф бросился бегом вверх по лестнице. Подмена никогда не доставляла ему удовольствия, однако возможности заполучить человеческого детеныша упускать не следовало.

Очутившись во дворе замка, он увидел, что погода меняется к худшему. Черные тучи заполонили небо, пытаясь поглотить луну. С востока, чертя небосвод рунами молний, надвигалась буря. Ветер задувал все сильнее.

Имрик вскочил в седло и пришпорил коня. Они помчались на юг, над утесами и холмами, по долинам и меж деревьями, что гнулись под напором приближающейся бури. Луна казалась белесым призраком, а Имрик, когда на него падал ее неверный свет, выглядел ей под стать.

Плащ развевался у него за плечами подобно крыльям нетопыря. Луна отражалась в глазах эльфа, блики ее посверкивали на его кольчуге. Оказавшись на равнине, он пустил коня по прибрежному песку. Волны шипели на него, соленые брызги оседали на губах. Над бурливыми подами то и дело вспыхивали молнии. Грохот грома оглушал. Имрик подстегнул коня, ничуть не желая повстречаться в ночи с Тором[11].

Влетев на двор Орма, он вновь отомкнул ставни на окне Элфриды. Женщина не спала; прижимая к груди, она успокаивала малыша. Ветер взвихрил ее волосы, и они упали ей на глаза. Должно быть, ставни были не слишком плотно прикрыты, подумалось ей.

Блеснула молния, гром обрушился следом ударом кузнечного молота. Ребенок выскользнул из рук Элфриды, она испуганно зашарила вокруг.

— Слава богу, — выдохнула она, наткнувшись на крохотное тельце. — Я уронила тебя, но ты тут, со мной.

Имрик поскакал домой, хохоча во все горло. Но вдруг ему показалось, будто его смеху вторит кто-то. Он натянул поводья, чувствуя, как в сердце закрадывается страх. Вынырнув напоследок из-за туч, луна осветила фигуру, что пересекла тропу, по которой ехал Имрик. Огромный восьминогий конь мчался, опережая ветер, его седобородый седок был в шапке, из-под которой глядел один-единственный глаз. Сверкнул наконечник копья.

За ним неслись мертвые воины и завывающие псы. Его рог окликал их, топот копыт напоминал стук града по крыше. Череда всадников словно растворилась в ночи, небеса разверзлись, и хлынул ливень.

Имрик стиснул зубы. Увидеть Дикую Охоту[12] не сулило ничего хорошего. Вряд ли одноглазый Охотник встретился ему по чистой случайности. Ну да ладно, нужно ехать домой. Молния вонзилась в землю неподалеку от эльфа. Кто знает, не взбредет лив голову Тору помахать молотом? Укутав сына Орма в плащ, Имрик дал шпоры коню.

Элфрида отбросила волосы со лба и принялась укачивать младенца. Надо бы его накормить, может, тогда он замолчит. Ребенок с такой жадностью впился в грудь, что сделал матери больно.

Имрик назвал украденного им мальчика Скафлоком и отдал его на воспитание своей сестре Лие. Красотой она не уступала брату: тонкие, словно вырезанные из слоновой кости, черты, пышные золотистые волосы, перехваченные надо лбом диадемой с драгоценными камнями, те же дымчато-голубые глаза с искорками в глубине. Стан ее облегали одежды из паучьей пряжи. Когда она танцевала в лунном свете, тем, кто смотрел на нее, чудилось, будто они видят перед собой язычок белого пламени. Лия улыбнулась Скафлоку, а молоко, каким она поила его, колдовское, волшебное молоко, обжигало ему горло и огнем растекалось по жилам.

На пир в честь наречения явились многие князья Альвхейма, они принесли щедрые дары: кубки и кольца чудесной работы, выкованные карликами оружие, кольчуги, щиты и шлемы, одеяния из венецианской парчи и атласа, расшитые золотом платья, талисманы и амулеты. Поскольку эльфы, подобно богам, великанам, троллям и прочим, не ведают старости, дети у них рождаются очень редко, и каждое рождение становится событием, куда более важным, чем похищение ребенка у людей.

Пир был в самом разгаре, когда снаружи донесся громовой топот копыт. Стены Эльфхьюка задрожали, бронзовые ворота загудели. Трубачи протрубили вызов, но никто не отважился принять его. Имрик, встретив гостя у ворот, низко поклонился ему.

— Приветствую тебя, Скирнир[13], — произнес князь. — Мы всегда рады тебе.

Кольчуга и шлем гиганта блистали в лунном свете даже менее ярко, чем его глаза. Поступь коня сотрясала замок. На бедре у посланца асов, беспокойно шевелясь в ножнах и ослепительно сияя, висел клинок Фрейра, который тот отдал своему слуге, отправляя его в Ётунхейм за Герд. В руках Скирнир держал другой меч, широкий и длинный, — вернее, две его половинки, не ржавые, но потемневшие от долгого пребывания в земле.

— Я принес дар твоему названому сыну, Имрик, — сказал Скирнир. — Храни этот меч, пока мальчик не подрастет, а тогда поведай ему, что великан Болверк может выковать клинок заново. Придет день, когда Скафлоку понадобится добрый булат и пригодится дар асов.

Он швырнул обломки клинка на землю, поворотил коня и исчез в ночи. Эльфы стояли тихо. Им было известно, что асы ничего не делают просто так, но ослушаться Имрик не посмел.

Прикосновение к железу — вещь для эльфа невозможная, поэтому князь кликнул своих рабов-карликов и велел им подобрать меч. Ведомые им, они отнесли клинок в подземелье и оставили его там, поблизости от темницы Горы. Имрик начертал на стене охранительные руны, повернулся и ушел, чтобы долго сюда не возвращаться.

Один год сменял другой, а боги продолжали хранить молчание.

Скафлок рос быстро, пригожий и веселый, с голубыми глазами и темно-русыми волосами. Он был шумливее и проказливее немногочисленных маленьких эльфов, а в росте обогнал их настолько, что превратился в мужчину, когда они еще оставались детьми. Не в обычае эльфов выказывать привязанность к своей детворе, но Лия откровенно баю вала Скафлока. Она пела ему колыбельные, в которых плескалось море, шелестел ветер и шумели листья. Она обучала его хорошим манерам и древним танцам, когда они бродили по окрестностям замка, босые, опьянев от лунного света. От нее он узнал кое-что о волшбе, научился заклинаниям, что ослепляли и обольщали, сдвигали скалы и деревья, беззвучным песням, в лад которым переливалась заря на зимнем небе.